Юрий Бондарев - Игра

— По-моему, ты ошибаешься, сын, — повторил Крымов насколько можно спокойней. — И я рад, что твоя дружба со мной…

— Неправда, — прервал Валентин и нахмурился. — Невозможно. Отец есть отец. Я ведь не могу тебе сказать то, что сказал бы другу.

— А у тебя его нет?

— Настоящего — никогда не было. И сейчас у меня нет настоящих друзей. Есть соучастники компаний и танцевальных радений. Завидую, что у тебя есть Стишов, вот он, наверное, не предаст.

— Только наверное?

И Валентин ответил холодно и убежденно:

— Отец, я знаю, что друзья предают первыми. Как и жены.

«Раньше я ни разу не задумывался над тем, что сын так одинок».

— Жены? Почему жены?

Валентин выпрямился, поперечная морщинка резче обозначилась между его темными прямыми бровями, божеская отметинка способного человека, как определял про себя эту морщинку Крымов. Но тут же лицо сына выразило снисходительное удивление, и голос его прозвучал почти насмешливо, будто речь зашла о мимолетной шалости:

— Такова уж природа женщин, отец.

Крымов озадаченно вздохнул.

— Прости, у тебя ведь невеста, Валя. Как-то не вяжется с этим твоя пошловатая фраза. Вы что, поссорились?

— И не думали.

— Я могу предполагать, что ты любишь Людмилу?

— Если бы знать, что это такое — «любить», отец. — Валентин закинул голову, проговорил несколько смущенно: — Я не могу с тобой откровенно. Как-то не очень ловко… Я женюсь на ней. Людмила беременна, и я женюсь… Ты не очень шокирован моим легкомыслием?

Валентин опять нехорошо рассмеялся, и Крымов подумал, что его смех и вопрос о легкомыслии — все чужое, не его сущность, а нечто оборонительное и слабое в очевидной защите, к которой он прибег в попытке самоутверждения перед отцом.

— Не очень, — солгал Крымов и прибавил вынужденно участливо: — Все, надо полагать, естественно. Только маме раньше времени не нужно об этом.

— Мама многое воспринимает слишком трагически. Но ничего. Мы будем пока жить у Людмилы. Я буду подрабатывать. Через два года кончу институт. Буду снимать какую-нибудь картину… Проживем в любви и согласии. Вот так!

Его лицо некрасиво дернулось, снова приготовленное к оборонительному смеху, но Крымов попросил негромко:

— Не надо так смеяться, сын. Я на твоих баррикадах. Ответь мне, пожалуйста, серьезно, Валя: ты любишь Людмилу?

— Не знаю, отец. Я хотел бы, хотел бы, но что поделаешь… Я думаю: полюблю, когда будет ребенок. А как ты поступил бы на моем месте? Как ты… именно ты?..

Валентин ослабленно ткнулся всем телом вперед, сцепливая большие руки между коленями, похрустывая пальцами, окончательно растеряв неприступную самоуверенность, и Крымов с горькой жалостью отметил, что его серьезный сын, его продолжение на земле, его в конце концов надежда, не рисковал и не обладал смелостью разобраться в самом себе в свои двадцать лет, когда без долгих раздумий верят первым чувствам. «А имею ли я право спрашивать, как у них случилось?»

— В таких вещах, Валя, советов не дают, — сказал уклончиво Крымов и обнял сына за плечи.

— Так кто, кто же может мне посоветовать, кроме тебя? — проговорил Валентин, и в голосе его заколебалась натянутая струна. — Советовал же ты мне, когда я поступал в Институт кинематографии. Ты хотел, чтобы я пошел на операторский, и я пошел…

Он неловко пошевелил плечом, освобождаясь от руки отца, и тот опять почувствовал здоровый сладковатый запах молодого тела, и это телесное, родное, физически сильное, и эта обнаженная растерянность Валентина кольнули Крымова терпким сожалением: да, он мог бы знать, но почти не знал своего сына.

— Какой бы совет я тебе ни дал, ты должен по-мужски принять решение сам, — повторил Крымов твердо. — Представь: в войну сапер ошибался на заминированном поле один раз. Немного неточности с механизмом мины — и не поминай лихом. Женитьба и развод — дело не смертельное. Но рану могут нанести смертельную.

— А как было у тебя с матерью? Как у тебя все произошло? — спросил требовательно Валентин. — Ты ни в чем не сомневался?

— Никогда и ни в чем, — ответил Крымов. — Когда я увидел ее в первый раз, на меня нашло какое то безумие. Что-то вроде дурмана… И не улыбайся, сын. Это так.

— Отец, ваше поколение было счастливым. Вы знали, чего хотели. — И Валентин возбужденно поерзал. — Отец, я не за тем к тебе пришел, извини, я не за советом. Я как-нибудь сам…

— Так будет лучше, Валя. И знаешь, тот дурман не прошел у меня до сих пор.