Ян-Филипп Зендкер - Искусство слышать стук сердца

Но мама упорно тащила меня в универмаг. Там она купила мне желтое летнее платье с цветочным орнаментом, а затем пригласила перекусить в ресторане отеля «Плаза». Не могу сказать, что мне нравился этот отель. Кому сейчас нужны претенциозные интерьеры в духе французского ренессанса? К чему это нагромождение украшений, от которого так и веет подражательством и дешевкой? Однако я давно убедилась: пытаться зазвать маму в другой ресторан — дело, обреченное на провал. Она обожала гостиничный вестибюль с позолотой на стенах и высоких потолках. Ей нравились перенасыщенные изысканностью колонны. И конечно же, она любила подчеркнутое внимание персонала, включая французское приветствие метрдотеля: «Bonjour, Madame Win». Мы расположились между двумя пальмами, вблизи небольшого шведского стола, предлагавшего пирожные, сласти и мороженое. Вокруг столиков фланировали двое скрипачей, игравших венские вальсы.

Мама заказала русские блины с икрой и два бокала шампанского.

— Мы опять что-то празднуем? — спросила я.

— Твое окончание колледжа, дорогая.

Блины оказались пересоленными, а шампанское — чересчур теплым. Мама подозвала официанта.

— Да брось ты, мам, — запротестовала я. — Все вполне приемлемо.

— Сомневаюсь, — возразила она, давая понять, что я ничего не смыслю в подобных вещах. — Это и близко не стояло с «приемлемым».

Она отчитала официанта. Тот, рассыпаясь в извинениях, забрал тарелки и бокалы. Мама говорила спокойно, но каждое ее слово било наотмашь. В детстве эта манера общения меня пугала. Сейчас было просто неприятно выслушивать ее нотации официанту.

— Когда я заказываю блины с икрой, я рассчитываю, что они будут отменного качества, а не «вполне приемлемо». А тепленькое шампанское — это просто издевательство. — Она посмотрела на меня. — А ты бы, наверное, все молча съела и выпила. Да?

Я кивнула.

— Вот и твой отец такой же. Просто поразительно, как много ты унаследовала от него.

— В каком смысле? — спросила я, поскольку мамины слова отнюдь не звучали комплиментом.

— А в таком! Это твое смирение, пассивность, страх пойти на конфликт! Если меня скверно обслужили, почему я должна молчать?

— Препираться из-за пересоленных блинов? Какая скука.

— Это что, трусость или высокомерие? — продолжала распаляться мама, будто не слыша моих слов.

— При чем тут высокомерие?

— Вы оба не желаете снизойти до того, чтобы поставить официанта на место.

Я не понимала истинной причины разгоравшегося гнева. Вряд ли пересоленные блины и теплое шампанское могли так сильно ее разозлить.

— Как же! Ваши головы заняты рассуждениями о высоких материях. Это и есть высокомерие.

— Просто мне не хочется заострять внимание на пустяках.

Я чуяла опасность затяжной дискуссии и потому отговорилась полуправдой. С одной стороны, я действительно терпеть не могу все эти конфликты в ресторанах, отелях или магазинах. Но с другой стороны, я не могу похвастаться унаследованным от отца спокойствием. Если я молчу и выгляжу хладнокровной, то внутри у меня все клокочет. Я ощущаю себя слабачкой, и это меня злит. Отцовская невозмутимость всегда была настоящей, а не наигранной. Его и в самом деле мало что задевало. Если кто-то грубил или скверно его обслуживал, он никогда не принимал это на свой счет. Если кто-то нагло вклинивался в очередь, отец лишь улыбался. Он никогда не считал сдачу, зато мама пересчитывала каждый цент. Я завидовала папиному самообладанию, мама его просто не понимала. Она была в равной степени требовательной к себе и окружающим. Отец же предъявлял строгие требования только к себе.

— Хорошенькие пустяки! — воскликнула мама. — Тебе что, наплевать, как тебя обслуживают за твои же деньги? Это немыслимо.

— Мама, можно мы закроем тему? — попросила я и задала более важный для меня вопрос: — Скажи, а ты не беспокоишься за папу?

Она улыбнулась и покачала головой:

— Нет. А с чего мне беспокоиться?

Оглядываясь назад, я пытаюсь понять, было ли тогдашнее материнское хладнокровие искренним или напускным. Мы обе и словом не обмолвились о сорванной встрече с голливудским магнатом. Мама даже не позвонила в офис и не спросила, есть ли новости от отца. Откуда такая уверенность, что с ним не случилось ничего страшного? Неужели ей было все равно? Или она уже давно подозревала, что подобное рано или поздно произойдет? Она вела себя спокойно и местами беспечно. Казалось, даже испытывала что-то вроде облегчения и радости, поскольку неминуемая катастрофа, которую давно предчувствовала и уже устала ждать, наконец-то разразилась.