Сабина Дарденн: Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу

В тот раз мой адвокат сказал мне: «Вам надо встретиться с прессой! Именно вы должны объяснить им, что не были под воздействием дурмана все восемьдесят дней! И что ваша память в превосходном состоянии!»

Итак, он организовал пресс-конференцию в своем кабинете с десятком журналистов из печатных изданий. Я была в некотором стрессе из-за моего первого противостояния, несмотря на то что камеры меня не снимали. Первый раз в жизни я оказалась лицом к лицу с журналистами. Собрание было простым, неформальным, моя зажатость довольно быстро исчезла, мы вместе пили воду и закусывали сандвичами. Они видели, как я смеялась, шутила и даже спросила своего адвоката: «Где мои сандвичи с рогипнолом? Не трогайте их, это исключительно для меня!» Короче, они все пришли к выводу, что я совершенно нормальная, точная в своих ответах на их вопросы. Во мне нет ничего от полусумасшедшей, которой кое-кто хотел меня выставить, и если бы у меня было малейшее сомнение в присутствии кого-то еще в Марсинеле, в том грязном доме, я бы не замедлила обратить на это внимание и записать в своем дневнике, потому что я отмечала в нем все, что только могла увидеть. И я бы сразу об этом сказала!

Но, как мы говорили с моим адвокатом, «если ничего не знаешь, остается придумать». Под предлогом того, что я не говорила с журналистами, как в тот момент делали многие, и что мэтр Ривьер неукоснительно соблюдал тайну следствия, некоторым очень хотелось поверить в то, что я была либо напичкана наркотиками, либо мною умело манипулировали. Такое превратное толкование заранее моих показаний очень меня ранило. Следователи, в частности Мишель Демулен и его коллеги, люди, которых я чрезвычайно уважаю за то, что они спасли нас, а также за их профессиональную честность, никогда не сомневались в моих показаниях. Они были первыми, кто снимал с меня показания по выходе из подвала, они прекрасно знали, в каком я была тогда состоянии. В шоке — да, и кто мог бы быть в другом состоянии, но в ясном сознании, причем готовая вцепиться в горло этому педофилу! Летиция оставалась «под газом» шесть дней, как я заявила. За два с половиной месяца заточения у меня, и это совершенно очевидно, было больше воспоминаний, чем у нее. Но с тех пор как пресса вызвала в Бельгии «всеобщее потрясение», развязав дело века, стало казаться, что у каждого жителя страны была своя собственная маленькая идея по этому поводу. Люди разговаривали только об этом на улице, в кафе, в поезде и метро. Журналисты и писатели уже опубликовали полтора десятка книг. Мои родители хранили тонны газетных вырезок — я сама складывала их в картонные коробки, не имея смелости ни разобрать их, ни прочитать. Моей собственной истории и тех воспоминаний, которые со всей жестокостью возникали иногда в моей памяти, мне было достаточно. Я хотела сохранить линию поведения, необходимую мне для воссоздания моей личности. Жить своей жизнью и не забивать голову остальным, во всяком случае по мере моих возможностей.

Когда, наконец, была определена дата начала процесса — 1 марта 2004 года, я знала, что мне предстоит снова погрузиться в это вонючее болото. Начало процесса откладывалось много раз, потому что следствие принимало неожиданные повороты, шло по какому-нибудь пути, затем возвращалось к начальной точке. Четыреста тысяч страниц судопроизводства, следственной комиссии, смещение судьи Коннеротта, отстранение следователей, в том числе самого Мишеля Демулена, который добился первых признаний «монстра из Шарлеруа» и обнаружил нас живыми. Отставки политиков, участие в деле системы правосудия, жандармерии, правительства. Тогдашнее министерство юстиции, которое обвинялось в том, что ратифицировало просьбу об условном освобождении монстра в 1992 году. Волна «Белого марша», расследование за расследованием, сомнения на протяжении многих лет.

Наконец, Бельгия надеялась получить правду. Надежда несколько безумная, учитывая, что речь идет о психопате.

Перед лицом этой горы, которую представляло из себя дело, я ощущала себя крошечной и всеми забытой.

Не знаю, что чувствовала Летиция. Мне казалось, и это в какой-то степени было правомерным, что, говоря с родителями жертв, говорили только об их дочерях. И я чувствовала себя в какой-то степени неуместной в этой истории, потому что я была выжившей.

Заседания суда должны были проходить в Арлоне. Это был вопрос территориальной компетенции, следствие было сгруппировано в Нёфшато, который был в его подчинении. Зал заседаний мог вместить лишь небольшое количество народу помимо журналистов и четверых обвиняемых: «проклятого Д», его жены Мартен, Лельевра и Ниуля.