Марчин Вроньский - Нецензурное убийство

— Ну, не так, чтобы совсем ничего… — начала она, стиснув пальцы на потертой сумочке. — Ну, вроде бы он был у меня… Да, этот, который на фото. Но, господа полицейские, — она томно посмотрела на Зельного, — вот вас я бы надолго запомнила, а тот какой-то такой… никакой. Пришел, спустил и все.

— Итак, давай все сначала! — Анинская обмакнула перо в чернильницу. — Он тебе что-нибудь говорил?

Мачеевский кивнул агенту, и они вышли. В коридоре Зыга похлопал Зельного по плечу.

— Пропадаешь ты в полиции попусту. Есть кое-что от Фалневича, — перешел он к делу. — Едем в Двойку. А как по-твоему, эта девка что-нибудь знает?

— Э-э-э, все они ничего не знают, пан начальник, — махнул рукой агент. — Клиент как клиент. Мне нюх говорит, что они с этим ничего общего не имели. Но Наталька ее прижмет, глядишь, что-нибудь да выжмет.

Младший комиссар усмехнулся себе под нос. Старший сержант Анинская не походила на человека, у которого вообще есть имя. А уж тем более — Наталька! Во время налетов на подпольные бордели она не боялась входить ни в одну берлогу. Вроде бы в ходе одной такой акции лично обезвредила типа, который бросился на нее с ножом.

— Есть еще кое-что … — начал Зыга, когда они вышли в маленький дворик у парадного входа. Огороженный сзади главным зданием комиссариата, а с боков его крыльями, с газоном и клумбой, он был бы вполне приятным уголком, где можно посидеть и почитать газету. Был бы — если б не то, что даже типографская краска здесь пахла криминалом. И человек, открывая «Голос» в поисках кинорецензий, невольно натыкался, например, на такие откровения: «…Евреи являются рассадниками порчи. Торговля живым товаром, содержание тайных лупанариев и сводничество и т. п. болячки — в огромной степени дело рук евреев. А при этом — и прежде всего — эти практики, в которых специализируются евреи, значительно растлевают окружение, в котором они находятся…»

— Да, кстати: ты когда-нибудь видел еврея в борделе? — спросил Зыга, чьи мысли устремились за этой неожиданной ассоциацией. Возможно, у него уже была зацепка, которую он искал…

— Бордель — это как рай земной, пан начальник. Поляк и еврей, коммунист и националист, порой, случается, и ксендз… А вы кого-то конкретного имеете в виду?

Они перешли улицу и свернули направо, в сторону Литовской площади.

— А вот, например… председателя Гольдера?

— Председателя Липовского? Где ему, пан начальник. Жена, дети, дом, благотворительность и прогулки на свежем воздухе… К тому же выкрест, а значит, можно сказать: поляк, католик. А что за наводка? — вспомнил агент.

— Давай по очереди. Сначала завтрашний вечер, и даже не говори мне, что условился с какой-то барышней в кино. Мы идем в «Европу».

— У вас что, именины? — заржал Зельный.

— На попойку не рассчитывай. Скромное угощение за счет фирмы. Будешь следить за профессором Ахейцем и адвокатом Леннертом.

— Это же вроде… ваш друг? — Удивленный агент приподнял шляпу и тут же на всякий случай поправил прическу.

— У полицейского друзей не бывает… — начал Зыга и мысленно закончил: «…только знакомые и подозреваемые». — Я хочу знать, о чем они будут говорить. Ты парень симпатичный, а значит посидишь в зале. Фалневича пошлю в холл, а сам подожду внизу. Ага! — обрадовался он, заметив на стоянке такси. — Вот и пан Флорчак! Наконец-то что-то идет как надо. Он нам тоже может пригодиться.

Флорчак редко когда соблюдал ограничение до сорока в час, но во время быстрой езды на Фоксаль — а он был из числа тех, которым как кость в горле становилось новое название улицы «1 Мая» — они с Мачеевским успели договориться на следующий вечер. Таксист должен был ждать на углу Краковского и Костюшки, чтобы не бросаться в глаза посетителям ресторана и постояльцам отеля.

— Рассчитаемся как обычно, да, пан Флорчак? — спросил Зыга, высаживаясь из машины.

— А я разве жалуюсь, пан комиссар? — Шофер отпустил тормоз и поехал к вокзалу.

Два следователя вошли в комиссариат. За столом, огражденным барьерчиком, сидел молодой участковый и что-то писал чудовищно скрипящим пером. Перед ним раскачивалась, как еврей в синагоге, толстая женщина под пятьдесят и без конца твердила:

— Матерь Божия, Матерь Божия…

Полицейский поднял глаза на входящих, бегло оценил их взглядом, после чего указал на лавку под окном.

— Ждать здесь. Сейчас закончу.

Зыга осознал, что комендант Собочинский, однако, кое в чем относительно его внешности был прав. Он вздохнул и вытащил из кармана металлический служебный значок.