Марчин Вроньский - Нецензурное убийство

— Разобрали… — пробормотал Свержавин, посмотрев в путеводитель. — А на Зеленой церковь есть? Здесь поблизости? — спросил он, оглянувшись в сторону улицы: его внимание привлекли цокот копыт и хриплое ржание лошади, когда извозчик рывком натянул поводья.

Через Краковское Предместье, опираясь на тросточку, шел по диагонали старик за восемьдесят с взъерошенными седыми волосами, в высокой конфедератке с гигантским орлом и в длинной темно-синей форменной тужурке с малиновыми лацканами. У Свержавина эта форма вызвала ассоциации со старой формой железнодорожника, армейскую она никак не напоминала. До него стало доходить, лишь когда полицейский, вместо того чтобы урезонить старичка или даже влепить штраф, вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь. И дошло окончательно, когда разглядел на эполетах ветерана цифры 1863 — дату начала польского бунта [4] Здесь и далее встречающиеся в тексте русские слова даны курсивом. — Примеч. пер. .

— На Зеленой? Церковь? — уточнил с нескрываемым ехидством прохожий, устремляя взор в ту же сторону, что и Свержавин. — На Зеленой теперь костел миссионеров. А если вам нужна церковь, так она на Русской, за еврейским рынком.

— А далеко это?

— Изрядно. На той стороне площади есть стоянка пролеток.

Свержавин поблагодарил и быстрым шагом пересек площадь с небольшим памятником Люблинской унии [5] Люблинская уния — соглашение об объединении Королевства Польского и Великого княжества Литовского в конфедеративное государство Речь Посполитую. Заключено 28 июня 1569 года и 1 июля того же года утверждено раздельно депутатами польского и литовского сеймов на общем сейме, созванном в Люблине Сигизмундом II Августом. — Примеч. пер. , серо-бурыми осенними скверами и большим пустым пространством посередине. Сейчас место, оставшееся от, может, и не слишком изысканной, но, судя по иллюстрации, величественной глыбы собора, занимали харцеры, разучивавшие к празднику польские патриотические песни. Свержавин помнил, что еще недавно за такое они отправились бы в кутузку, но нет царя — нет и собора…

Проходя мимо урны, он сунул туда путеводитель Роникеровой.

Фалневич был совсем как журналист, даже лучше: если уж доставал блокнот и карандаш, то записывал все, что только видел и слышал. Разумеется, он прекрасно понимал, что не все потом пригодится для рапорта. Однако младший комиссар Эугениуш Крафт, своего рода идеальный бюрократ, не обладал полицейским нюхом. Он тотчас же ухватился за сатанистскую линию и ни за что не хотел от нее отказываться.

— Смилуйся, Генек, — просил Мачеевский, опираясь локтями на письменный стол. Среди бумаг дымился горячий чай, слегка заглушая трупный запах, который Зыга по-прежнему ощущал в ноздрях. — Сосредоточься, через час совещание.

— Извините, я не мог раньше. Был на богослужении, — спокойно сказал Крафт.

Мачеевский не услышал в его словах ни капли оправдания, лишь типичную для этого евангелиста констатацию факта: «Пожалуйста, я готов служить отчизне и обществу, как только допою псалом. Конечно, я бы начал преследование, но просроченный рапорт сам собой не напишется». Кто-нибудь другой, возможно, счел бы подобное поведение трусостью или оппортунизмом, но Зыга видел в этом проявление той части немецкой крови, которая текла в жилах его заместителя. И которой ему самому порой сильно недоставало.

— Ну, сам посмотри. — Крафт сунул под нос Мачеевскому запыленные дела, извлеченные откуда-то со дна шкафа.

Зыга со злостью развязал папку. Он уже знал, что погибло не только спокойное воскресенье — пошла прахом возможность отоспаться за всю неделю в День независимости, водка так и будет ждать дальше в холодном подвале… А тут еще и Крафт надумал себя показать.

Мачеевский любил и ценил своего заместителя. Пока Зыга занимался полицейской работой, Генек заботился о бумагах. Они были как Кастор и Поллукс или как китайские инь и ян, о которых младший комиссар читал недавно, кажется, в воскресном приложении к «Экспрессу». Вместе они образовывали идеального офицера полиции, прямо бери и повышай. Понятное дело, до тех пор, пока кто-то один из них не пытался без надобности заменить другого.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Крафт.

Зыга протер глаза. Чтобы сосредоточиться, он попытался вспомнить тот самый номер «Экспресса». Инь и ян, женщина — предводитель пиратов из Полинезии, репертуар кинотеатров, «гума Олла» — королевский презерватив. Стандартное воскресное ассорти под отбивную и два пива. В самый раз для того, кто начинал день с кофе и рогалика, а не с бокса и трупа.