Марчин Вроньский - Нецензурное убийство

Оставшись наедине с заместителем, Мачеевский снова поставил воду для чая и засел над чистым листом бумаги. Если бы Крафт встал и заглянул ему через плечо, он безмерно бы удивился, хотя и привык к диковинным идеям начальника отдела. А увидел бы он, что младший комиссар набрасывает непристойную картинку с бабой, ее хахалем и обрабатывающим ему зад педерастом. И что Зыга пялится на свои каракули почти как искусствовед на загадочную улыбку Моны Лизы.

Первая порция чая за утро была омерзительна, вторая — отвратна, третья имела вкус Сократовской цикуты. Но наперекор себе Зыга пил его, вдыхая пар. Он позволил своим мыслям уйти в сторону, за пределы магического треугольника Биндер — Ежик — Ахеец. На его рисунке — тоже треугольник, непристойный. Как обычно с похмелья, Мачеевского уносило в высокие эмпиреи. Сейчас он задумался, не была ли связь порнографических каракулей с убийствами лишь проказой его ума. Что сказали бы на это первые сыщики в Европе, доминиканцы — Domini canes — псы Господни, поднаторевшие в дотошном анализе признаний еретиков? Расширение круга подозреваемых и увязывание различных дел в один логический узел было ведь как раз их специализацией! Увы, Мачеевскому, сортирному Торквемаде, некого было об этом спросить: последние доминиканцы исчезли из Люблина, когда царь запретил орден. К тому же предчувствие подсказывало следователю, что им больше понравился бы младший комиссар Томашчик.

Он уже собрался было спросить об этом Крафта, но тот наверняка ответил бы — правда, на полицейском жаргоне, — что как евангелист не имеет понятия.

Через полчаса вернулся Зельный, а с ним в кабинет вошли двое полицейских. Все трое держали под мышками столько номеров «Голоса», что ими запросто можно было бы облагодетельствовать несколько разносчиков газет.

— Не хотели давать, — сказал агент, кладя свои трофеи на стол Мачеевского. — Жаловались, что полиция все губит. И что они об этом напишут.

— Что это такое? Я просил одну.

— Но вы бы ведь не хотели, пан начальник, чтобы кто-то смекнул, в каком номере суть? — улыбнулся Зельный.

— Так-так… — Зыга перевернул бумажку с рисунком и отыскал среди принесенной макулатуры тот самый номер. Внимательно изучил первую полосу, после чего спрятал газету в папку.

Потом снова потянулся к телефону.

— Банк Гольдера? Младший комиссар Мачеевский. Пан председатель Липовский на месте?

— Мне очень жаль, пан комиссар. Пан председатель ушел по делам и сегодня принимать не будет.

— Если нет пана Хенрика Липовского, то, может, есть пан Хаим Гольдер? — прошипел себе под нос Зыга.

— Извините, не расслышал, — ответил вежливый голос в трубке.

— До свидания.

Зельный многозначительно глянул на шефа.

— Пан начальник, — начал он с некоторым удивлением. — Мы можем туда пойти, помахать удостоверением, ворваться силой в кабинет, и кто нам что сделает?

— Ты что, правда не понимаешь, Зельный? Дело Биндера ведь уже не у нас.

— А на хрена козе баян? Прошу прощения, Биндер — банкирскому дому Гольдера.

Зыга задумался, не повторить ли агенту все то, с чем чуть раньше ознакомил Генека, но тут же отказался от этой мысли.

— Подожди в комиссариате, ты можешь понадобиться, — только сказал он. — Кое-что Биндера с Гольдером связывает, это я беру на себя. Пан Крафт, у вас есть где-нибудь поблизости телефон цензуры?

Бюро контроля печати напомнило Мачеевскому редакцию «Курьера», которую он посетил два дня назад. Там было так же холодно, пахло типографской краской и библиотечной пылью. На четырех столах высились стопки газет, бумаг и книг. Судя по названиям и объемам, там было все: от путеводителей и научных трактатов до сентиментальных романов и томиков поэзии. У окна, за пятым, самым маленьким столом, сидел молодой блондин в очках и черном костюме, словно после работы собирался на похороны. Только вот Ежика, насколько помнил Зыга, должны были хоронить лишь через два дня.

— Младший комиссар Мачеевский, — представился Зыга. — Я предупреждал по телефону.

— Прошу вас. — Чиновник встал и немного раздвинул бумаги на соседнем столе. — К сожалению, я еще не нашел номер, который вы просили. Извините, но я здесь недавно, а коллега Ежик… Вы понимаете.

— Понимаю. — Младший комиссар сел, положив шляпу на стопку книг у подоконника. Заглянул в блокнот. — Пан референт Ян Стольчик?

— Младший референт, — уточнил чиновник.

Зыга посмотрел на его улыбающееся, добродушное лицо. Он, правда, не видел до сих пор ни одного живого цензора, однако этот скорее ассоциировался у него с учителем, а не с «душителем свободы слова», как написал когда-то Закшевский в своей коммунистической газетенке. Хотя с точки зрения староства, покрывание белыми пятнами газетных столбцов и конфискация неблагонадежных книг, вероятно, не сильно отличалось от исправления ляпов вроде «черипаха», или «Пелсудский» красными учительскими чернилами.