Ирина Ратушинская - Наследники минного поля

Ночной переход удался, как по писаному. Малыши, заранее нашпигованные инструкциями про полное молчание и абсолютное послушание, не пикнули. Только Маня, упрямо сделав губки подковой, потащила за собой шёлкового клоуна, а скандалить было не время. Ведро не звякнуло.

А умница-Алёша еще умудрился загодя затащить в подвал несколько подушек и стеганую перину. Так что, когда ближе к утру пошёл снег, Маня и Петрик спали, отгороженные дровами и одеялами от всего мира, как в тёплом гнёздышке. А Муся сидела, закутавшись в драповое пальто, и жалела, что не верит в Бога и не знает никаких молитв. А то могла бы целый день, первый за много месяцев, когда ей абсолютно нечего было делать, тихонько молиться. И надеяться, что где-нибудь на небесах станут эти молитвы слушать. Спать она всё равно не могла. Это был день отправки в гетто. И многие, она знала, собирались туда. И, наверное, уже шли.

Это шествие, растянувшееся на целый день, потрясло Мясоедовскую улицу. Настолько, что на дядю Шуру и тетю Веру так-таки никто и не донёс, когда у них, бездетных, родилась вдруг дочка Лялечка, сразу месяцев шести, с двумя зубками в крошечном ротике. Очень умненькая девочка с самого начала: другая бы орала в палисаднике, под снежком, в мокрых пеленках. А эта только пыхтела себе и кривила мордочку, пока дядя Шура не открыл дверь.

Советские продовольственные карточки были теперь, разумеется, недействительны. Оставшееся в городе население, при смене власти оказавшееся поголовно безработным, должно было кормиться, как знает. То есть на базарах. С хуторов теперь был подвоз, и в принципе можно было выменять зеркало в бронзовой раме на хороший шмат сала или шубу на увесистый бидон подсолнечного масла. На базаре было не вполне безопасно, потому что патрули взяли моду стрелять воров, и пулю им было выпустить проще, чем на чужом языке вести разбирательство. На Привозе подстрелили мальчишку-газетчика, потому что он бежал, неся торбу. В торбе были газеты, но мальчишка почему-то в тот момент не орал, выкрикивая заголовки, так что со стороны это, действительно, могло вызывать подозрения.

Света слёту усвоила урок. Чтобы бежать по базару, да и по улице, лучше всего иметь на всякий случай торбу с парой газет и кричать позвонче про сногсшибательные известия.

— Приезд маршала Антонеску! Приезжает Антонеску! Кровавые сцены на Канатной улице! Муж убил тещу кочергой! — заливалась она. И с этим криком чуть не налетела на мальчишку, дёрнувшегося ей навстречу.

— Светка! Ты где пропадала? — обрадовался Алёша. Потому что это была несомненная Света, только теперь не в голубом платье, а в мужском пиджаке с подвёрнутыми рукавами и в сатиновых спортивных шароварах. Он её раньше по бегу узнал: она что-то такое волнистое делала спиной, когда бежала. А потом уж по голосу. А потом уже по всему.

Света быстренько стрельнула глазами через плечо: нет, никто не гнался и не кричал "держи её!". Тогда она и себе позволила обрадоваться:

— Привет! Ты чего тут делаешь?

— Даю уроки бальных танцев, — отрезал Алеша, как мама обычно отвечала на глупые вопросы. Через плечо у него висела облезлая чернобурка, которую тетя Муся просила поскорее достать из сундука и обменять на еду, пока никто не залез в их опустевшую квартиру.

— Нет, а ты-то куда подевалась? Из вашего окна, я забегал, какой-то жлоб выглядывает.

Света ему сообщила, почему она там больше не живёт. Кратенько.

— Ой, а что ж вы всё это время ели? — ужаснулся Алёша.

— Раньше шелковицу, а потом на пустых дачах яблоки искали. И картошку. А как пошел снег — приходится коммерцией заниматься, — невинно ответила Света.

— А живёте где?

Были в одной квартире, только потом дворничиха тамошняя, ещё при наших, начала приставать: откуда мы взялись да где родители. Я развалку классную нашла, там в подвал не затекает, и никто не лазит, потому что там был магазин, и всё давно растащили. Только холодно там сейчас. Думаю походить поискать комнатку, теперь в НКВД не отведут. Только перебираться — целая морока: ещё пока найдешь хорошее место… И жрать же надо каждый день. Просто руки не доходят. Вот ты не знаешь, куда можно сунуться, где печка есть, и ещё никто не влез?

— Я поищу. Где тебя-то найти? Ты всегда тут газеты продаешь?

— Газеты — это так, мелочи, усмехнулась Света, — я с этим завязывать думаю. Как раз голос на холоде застудишь, а тут один караим открыл бодегу… Ну что ты, как ребёнок! Караим — это такой еврей, только у него документы, что он караим… национальность такая, им жить можно, а документы такие больших денег стоят, понятно? А бодега — это такая пивная с понтом ресторан. Так мне там через вечер платят, чтоб я пела с танцами. В балеринской пачке. Наверное, из балетной школы уперли, в неё никто взрослый не влазит. Я как прихожу, переодеваюсь, и ещё на меня ленточки навязывают. А хозяин — жмот, сам платит шиши, а сам ругается, что я тощая, как велосипед. И еще нудит, что я пою не по системе Станиславского. Ну, что мало переживаю и забываю лыбиться. Нет, надо серьёзно коммерцией заняться. У тебя уже дело есть какое-то?