Леонид Пасенюк - Съешьте сердце кита

Ах, все это блажь, блажь… Ну, какая радость для нормального человека без конца торчать на удаленной от людей станции не ради дела, а единственно ради какой-то вдруг пришедшей в голову фанаберии?

Но хорош и этот, Окулько… Только что окончивший московский вуз, нарочито небрежно, как то предписывала мода, одетый, он любил блеснуть эрудицией в диапазоне от философии экзистенциализма до менструального периода в жизни женщины. Кроме того, он знал толк в геофизике (да что там, он «любил» геофизику!) и, уезжая с сейсмостанции, воткнул в трещину на стенке свою прокуренную трубочку, чтобы рано или поздно возвратиться за ней. Он верил в приметы. На самом деле цветущий юнец тот, годом или двумя моложе Федора, удрал в Москву, чтобы не загубить интеллекта, не притупить на дремучей окраине оригинального мышления, разумеется аборигенам не присущего. Федор подозревал, что к аборигенам принадлежит теперь и он.

Федор устал идти за Порошиным. Он подумал, что виною этому, конечно, ватные брюки. Они сковывают шаг. Не нужно было их надевать. И оттого, что он так подумал, брюки действительно как бы отяжелели.

Вот Порошин идет прямо-таки завидно. У него нет ватных брюк. И у него эти лыжи. Сейчас, по плотному насту, на таких лыжах почему бы и не бежать.

Он, Федор, просто раздражен. Порошин — превосходный лыжник. Только и всего. Так что нечего придираться.

А вот художник он все-таки «не того»… Конечно, Порошин считает, что много и напряженно путешествует, наблюдает натуру и жизнь в ее суровом, без косметики, обличий и уже по одной этой причине в некотором роде личность незаурядная и потенциально уже по одной этой причине его ждет успех. Не маловато ли для успеха? А что же тогда ум, даже не ум в его обычном понимании, а некое парение духа, неразрывно связанное с подлинным творчеством?.. А что же тогда талант?..

Да. Что такое, в сущности, талант, если попытаться ответить на столь банальный вопрос, может, не совсем уж банально?.. Разумеется, это умение идти по такой вот дороге, проваливаясь в снегу, вымокая под дождем, задыхаясь от пыли, —словом, идти в поте лица своего. Но это и цепь озарений, освещающих трудную дорогу, как могут ее осветить багровый закат, луна, мерцающая вдалеке звезда, именуемая Вегой, Сириусом или альфой Центавра…

Хорошо, когда есть голенастые ноги, а к ним лыжи с креплениями «кандахарры», надежными, как амбарные замки. На севере это годится, особенно в горах. Но плохо, когда нет озарений. Эту штуку в магазине «Динамо» не купишь.

На снегу за очередным увалом дрожал рассеянный блик — в домике сидели при керосиновой лампе. Энергию аккумуляторов берегли для работы и ради удовольствия послушать вечером радио.

— Все. Пришли, — сказал Федор.

— Довольно неожиданно, — удивился художник. — Я, знаете ли, ожидал худшего. А теремок будто в сказке.

— В этих краях он даже лучше. Поскольку в нем радио. Ни в одной сказке нет радио.

Федор с усилием нагнулся, чтобы развязать на лыжах ремни.

Заливисто лаяли у дома собаки.

Распахнулась дверь, и навстречу с радостными криками выбежали все тот же Бушмин — в общем милый, хотя и недалекий парень, которому непомерное поглощение книг обидно не пошло впрок, —. а с ним каюр Степан.

— Что же к Новому-то опоздали? — посетовал Бушмин.

— Спешили как могли, — развел руками Федор. — Но снег, утаптывали собакам дорогу. А вчера из-за метели на линии просидели.

— Ну, ничего, ничего, — возбужденно выкрикивал Бушмин. — Все это ерунда. Главное, что, наконец, добрались. А насчет Нового года —- мы можем и задним числом, было бы чего.

— Пол-литра есть, — заговорщицки сказал Федор. — Усиленно хранил сие обстоятельство в тайне во избежание происков со стороны пристрастной к спиртному оппозиции. Ну, как у тебя тут, все в порядке?

— Ажур! Не хуже, чем в аптеке. Можешь принимать хозяйство не глядя.

— Верю, верю, — похлопал его по плечу Федор. — Для порядка я сегодня все же просмотрю аппаратуру, а завтра уезжай не мешкая, пока стоит погода.

— Ну, это будь спок… Своего мы не упустим. Я тут, понимаешь, совсем было заскучал, — пожаловался Бушмин. — У Вересаева всего пять томов. Не рассчитал, не хватило, понимаешь…

— Ага. С Золя было надежней.

— Ну, с Золей мы душа в душу… Усмехаясь, Федор отряхивал с валенок снег.

Только внутри домика, присев на топчан, почувствовал он, как страшно устал. Ноги ныли, будто их измолотили вальками.

— А ноги-то, — пробормотал он тихо, — ноги-то себя оказывают , как говаривает Сомов.