Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер

Она выскользнула в соседнюю комнату, Альпинокс же, допив можжевеловку, и сам приступил к изменению своего внешнего облика. Через несколько минут он оказался в темно-сером костюме, который сидел на нем как влитой, — самый модный лондонский портной не сшил бы лучше, — а длинное темное пальто и подходящая к нему шляпа из мягкого фетра лежали наготове рядом на стуле.

Тут как раз вернулась Амариллис Лугоцвет — в дорожном костюме в серую полоску, в мягкой фетровой шляпе и темном пальто, перекинутом через руку. Один взгляд друг на друга — и оба расхохотались.

— И всегда-то я попадаюсь на вашу удочку, — воскликнула Амариллис Лугоцвет с наигранной досадой, втыкая себе в петлицу нарцисс. Придирчивым взглядом она оглядела Альпинокса. — Вы совсем не так плохо знаете свет, как хотите показать, — одобрительно заметила она.

Вдруг она стала испуганно озираться и громко звать Макса-Фердинанда. Песик вначале так заразился лихорадкой дорожных сборов, что повсюду совался и лез под ноги, тяжело дыша и покряхтывая, — он был уже очень стар, — но с некоторых пор его почему-то не было видно. Амариллис Лугоцвет искала, искала, пока не обнаружила его под столом — он лежал бездыханный. Она осторожно вытащила его оттуда, положила к себе на колени и стала нежно гладить по шерстке, еще взъерошенной от смертной муки.

— Этого же не может быть, — приговаривала про себя Амариллис Лугоцвет. — Он должен был прожить еще, по крайней мере, год. Неужели на него так подействовала дорожная лихорадка?

Потом она понюхала его мордочку и вскочила.

— Амариллий, — воскликнула она, — он добрался до амариллия!

Она положила мертвого Макса-Фердинанда на подушку и поспешила на кухню, где нашла открытый тигель. Плотно закрыв, она спрятала его в свою новую кожаную сумку.

— Сколько раз я ему говорила, чтоб он не смел даже нюхать! — горестно и обиженно причитала она. — И вот, пожалуйста. Он просто этого не понял. А говорят, мы имеем власть над животными.

— Мне очень жаль, — проговорил Альпинокс, — что вам приходится теперь прощаться и с этим столь дорогим вашему сердцу спутником.

Амариллис Лугоцвет еще раз взяла на руки мертвое тельце и стала его гладить. Потом повернулась спиной к Альпиноксу, и, повинуясь ее магическому знаку, земля у нее под ногами разверзлась и забрала обратно то, что принадлежало ей по праву.

Когда она с отрешенным видом снова оборотилась к Альпиноксу, он сказал:

— Путешествие наверняка бы ему повредило. Его жизнь в этом воплощении шла к концу. Быть может, когда-нибудь этот год ему зачтется. Вы не должны ни в чем себя упрекать.

— Ах, знаете, — вздохнула Амариллис Лугоцвет, — у меня их было уже много, и все они умирали. Их век еще короче, чем век чужан. Никак не могу к этому привыкнуть.

Они сидели совершенно готовые к отъезду и смотрели в окно, дожидаясь прихода Саула Зильбера.

«Отошли его прочь, Амелия, отошли его прочь», — шептала Амариллис Лугоцвет, словно она своими глазами видела сцену прощания. Начало смеркаться, час отъезда неуклонно близился. Едва на небе замерцала вечерняя звезда, которую им хорошо было видно из окна, в дверь тихонько постучали, и вошел Евсевий в сопровождении Саула Зильбера. Вид у Зильбера был усталый, взмученный, словно он только недавно покончил со своей внутренней борьбой. Глаза были красные, от бессонницы и тяжелых мыслей, а рука, в которой он держал обыкновенную дорожную сумку, бессильно свисала, — казалось, он вот-вот эту сумку уронит.

— Хорошо, что вы пришли, — сказала Амариллис Лугоцвет, — нам пора ехать. — И она предложила Саулу Зильберу присесть, что же касается Евсевия, то он поклонился и ушел, печальный и молчаливый.

— Ну-ка, — сказала Амариллис Лугоцвет, сбегав на кухню, — съешьте вот это, вы, похоже, совсем без сил. Подкрепитесь на порогу. — И она подала Зильберу тарелку с печеньем — маленькие печеньица были, казалось, сделаны из одних орехов и по зеленоватому цвету напоминали фисташки. А когда он съел печенье, она подала ему один из своих гладко отшлифованных стаканчиков, наполненный какой-то темно-зеленой жидкостью, в которой отражался свет луны, стоявшей высоко в небе, — было полнолуние.

Саул Зильбер почувствовал, как к нему приливают силы, а с души словно свалялась огромная тяжесть. Он даже улыбнулся, отдавая Амариллис стаканчик и тарелку, — ей непременно надо было успеть их помыть.

— Ну вот, — сказал он, — значит, я все-таки уезжаю. Но я вернусь, через год или через много лет, но вернусь. В один прекрасный день постучусь в дверь к Амелии и скажу: «Доброе утро, моя дорогая, заметили ли вы, что у вас в саду уже распустились огненные лилии?»