Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер

Если б нашелся кто-то, познавший Время задолго до тебя, и дал бы тебе совет. Что это значит — принимать жизнь таков, какая она есть? Не вернее ли будет сказать, что жизнь такая, какой мы ее принимаем?

Как надо жить, когда у тебя никто не спрашивает отчета? И как, если тебе самой не у кого его спросить?

Когда я играю на сцене, остаюсь ли я самой собой? Или во мне живет кто-то другой? В какой мере мое искусство отчуждается от меня, чтобы слиться с искусством других?

Служим ли мы искусству? Или только пользуемся им?

Таится ли в жизни иной смысл, нежели наше стремление быть верными себе? Стремление быть одним-единственным, неповторимым, которое мы осуществляем с трудом и в муках?

Единственная, неповторимая, верная себе?

Разве мы не играем без конца одно и то же? Разве люди не подражают друг другу? Не повторяется ли все на свете?

В чем смысл всего? В обновлении? Открывать новое — да, но изобретать самим? Составлять из элементов уже существующего во все новых комбинациях.

Ну, а удовлетворение, которое ощущаешь, хорошо сыграв роль? Радость выражения. Способность, оставаясь единственной, неповторимой и верной себе, быть еще кем-то другим. Не состоит ли творчество именно в соединении того и другого? А утешительное сознание, что можешь снова вернуться к самой себе? Но в какой мере? Что остается от нашего «я», когда мы изменяемся? Таинство метаморфозы. Что остается неизменным, когда гусеница превращается в куколку? Всегда ли все изначально заложено в клетке? Существует ли свободная воля — свободнее той, что требуется для выбора между возможным и невозможным?

А смерть кто-нибудь принимает в расчет?

Вот так вопрос. Претерпеть метаморфозу, превращение, но не умереть. Жить, переходя из одного состояния в другое, с бесконечно растяжимым сознанием. И, воздавая должное своему искусству, захватить его с собой даже в другое агрегатное состояние.

Искусство как образ жизни. Не продукт творчества, а состояние. Состояние, усиленное особой настроенностью. Настроенность, усиленная движением. Движение, усиленное особым сосредоточением. И при ином исчислении времени. Итак, разве все не упирается в вопрос Времени?

Несколько минут Софи сидела с закрытыми глазами, а когда она их открыла, ей представилась почти та же картина, что и прежде, с той только разницей, что фон Вассерталь перешел за другой стол и сидел теперь напротив нее, между Амариллис Лугоцвет и прекрасной персиянкой, а перехватив ее взгляд, приветливо ей кивнул.

У Софи было такое ощущение, что едва она закрыла глаза, как тяжесть вопросов, блуждавших по залу, оглушила ее. Она взглянула на часы, уже перевалило за полночь, и она почла за благо поскорее встать и как можно незаметней удалиться к себе в комнату.

В зале как будто прибавилось народу. Софи заметила лица, которых не могла припомнить. И не все присутствующие теперь были в местных костюмах. Юные девушки в просто сшитых зеленых платьях сидели небольшими группами в глубине зала, откуда с любопытством прислушивались к разговорам. А господина Драконита окружили какие-то низкорослые человечки в одежде рудокопов, с рюмками в руках, они о нем-то спорили. У Софи слишком устали глаза, чтобы чему-либо удивляться, а потому она не обратила внимания ни на причудливых лесных обитателей, ни на прозрачные горные созданья, пытавшиеся любопытными глазами рассмотреть и выяснить как можно больше из происходящего в зале.

Софи и на этот раз не вполне отдавала себе отчет, как очутилась в постели, хотя голова у нее была более ясная, чем тогда, и признаков похмелья не замечалось. Она спала, убаюканная шепотом и шелестом, и словно плыла в лодке. Среди многообразных снов, скользивших мимо нее, как виды речных берегов, мелькнул однажды и Филипп, — он махал ей, глядя печальным взором, но ничего не сказал.

Филипп и Клеменс, подумалось ей. Поняли бы они друг друга или нет? И пока она, еще лежа в постели, рассеянно жевала свежую утреннюю булочку, на нее надвинулось и это воспоминание, оно причиняло боль, но было всего лишь воспоминанием, а значит, все это случилось, как случилось, и ничего больше изменить нельзя.

Филипп был у нее первым любовником, оказавшимся моложе ее. Не намного, но два-три года разницы между ними все-таки были.

Их связь началась в то время, когда вошло в моду устраивать дискуссии после спектакля. Ей довелось играть в нескольких пьесах с недвусмысленной социальной тенденцией, вызвавших споры. Труппа, в которой она тогда состояла, ставила серьезные пьесы и выступала преимущественно в университетских городах. И так уж повелось, что актеры после спектакля тоже подсаживались к желающим подискутировать, собиравшимся небольшим кружком, и сидели — иной раз до поздней ночи.