Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер

В поселке недолгое время поговаривали о романе между Симонией и старшим горным мастером соляных копей, по после того, как его перевели в другое место, а никаких признаков, что на свет вскоре явится новая девица фон Вейтерслебен, не замечалось, сплетни сами собой угасли, как в День поминовения гаснут свечи, зажженные в День всех святых. Сидония, когда ей на это намекали, в ситуациях, подобных сегодняшней, отвечала с полной невозмутимостью, да так потешно, что у местных жителей вскоре пропала охота язвить по поводу старшего горного мастера.

Несмотря на присущий ей дар предвидения, Амариллис Лугоцвет не представляла себе, каким образом Сидония фон Вейтерслебен исполнит долг, за несколько поколений до нее возложенный на ее род, а теперь и на нее самое — зачать и родить дочь. Сидония как будто больше симпатизировала женщинам, чем мужчинам, с годами эта ее склонность усиливалась, и только ее острый язычок и природная находчивость мешали жителям поселка обратить внимание на это обстоятельство и, как бывает в подобных случаях, чесать языки и указывать на нее пальцем.

Сидония была из тех женщин, которые умеют взять свое, во всяком случае, если дело касается исполнения личных желаний, и когда ей удавалось, под видом комической сценки, невозбранно, у всех на глазах, поделывать то, что требует покрова тайны, то Амариллис Лугоцвет только диву давалась, хотя и не одобряла ее поведения. Так было и на сей раз. С нескрываемым удовольствием наблюдала она спектакль, который под оглушительный хохот остальных женщин разыгрывала Сидония, подражая повадкам мужчин — завсегдатаев трактира: сначала она хлопнула по заду кельнершу — единственную оставшуюся в женском платье, потом схватила ее за груди, выступавшие из-под тугого льняного корсажа, наконец с силой посадила растерявшуюся молодую девушку рядом с собой на скамейку и начала ее тискать, напевая ей на ухо вязким голосом непристойный куплетец.

В этой сценке было обаяние непосредственности, свойственное любительскому спектаклю, но именно такая нарочитая беспомощность доказывала большое актерское дарование Сидонии фон Вейтерслебен, — она сидела с видом молодого ландграфа, который заигрывает с народом — в поздний час развлекается с прислугой и по своему добродушию еще и на другой день снисходит до разговоров в нею.

«Лупичер» и веселье так разгорячили женщин, что они поснимали свои грубошерстные куртки и шляпы, их подобранные наверх волосы рассыпались по плечам, но этого им было мало, они стали еще расстегивать воротники и верхние пуговицы рубашек, взятых напрокат у мужей и братьев, видно было, как из-за пазухи у них буквально идет пар, и, чтобы немного освежиться, они принялись обмахиваться большими льняными мужскими платками.

Сидония даже поцеловала в губы юную кельнершу, чем так перепугала девушку, что та в ужасе высвободилась из ее объятий, а Сидония залилась подчеркнуто жизнерадостным смехом и тем спасла положение.

«Надо что-то предпринять», — подумала Амариллис Лугоцвет. У нее стал зреть некий план, и она уже сейчас испытывала острую радость, предвкушая, как будет проводить его в жизнь. Не впервой ей было осторожно направлять судьбы семейства фон Вейтерслебен. А раз дело идет о Сидонии — после Эйфеми, по прозвищу Фифи, самой любезной ее сердцу дамы фон Вейтерслебен, — то ее усилия разумеется, же пропадут даром. В эту минуту она чуть было не сделала промах — чуть было не закурила одну ив своих собственноручно набитых сигарет, но поскольку в те годы да еще в таком месте и в чисто женском обществе купить еще было не принято, это могло бы привлечь к ней всеобщее внимание, а как раз этого она и хотела избежать.

Был уже поздний вечер, и те женщины, что, несмотря на «лупичер», еще сохранили ясный ум, надели опять свои куртки и подумывали о возвращении домой. Сидония же впала в типичную для нее летаргию и сидела, подперев голову руками, уставившись в одну точку, так что Амариллис Лугоцвет сочла момент подходящим, чтобы подсесть к ней и постепенно уговорить ее тоже пойти домой. Между тем в зал влезало все больше мужчин — они пришли проводить домой своих жен, и хотя их появление не обошлось без новых взрывов хохота и визга, нового подъема настроения не произошло. Сидония, побуждаемая к тому Амариллис Лугоцвет, покорно поднялась, и обе они, рука об руку, вышли в торжественно-морозную зимнюю ночь. Пока они шли вверх, к вилле фон Вейтерслебен, Амариллис Лугоцвет то и дело хлопала Сидонию до плечам и даже по щекам, чтобы растопить на ее лице застывшую, мертвенную улыбку, делавшую его похожим на маску, и вернуть ей живость и веселость. Лучше было не оставлять сейчас Сидонию одну, ибо ее настроение резко менялось и она от одной крайности переходила к другой. Поэтому Амариллис Лугоцвет приняла приглашение Сидонии, возможно, и не вполне искреннее, вылить с нею чашку кофе.