Андре Руссен: Попробуй угадай!

Эвелина. Неужели? Ты, кажется, сказал: «Во всяком случае, это очень кстати…»

Жорж. А что, неправда?

Эвелина. Я никогда не говорила тебе, что это была ошибка. В один прекрасный день ты объявил мне, что отныне не всегда будешь ночевать дома и что поэтому тебе нужна голубая комната. Я ведь не так уж глупа. Я поняла. Я велела устроить тебе постель в голубой комнате и не сказала по этому поводу ни одного слова.

Жорж. Вот это верно! Это уж точно. Чтобы выжать из тебя это самое слово, нужно здорово попотеть!

Эвелина. А тебе хотелось бы, чтобы я жаловалась?

Жорж. Как же, дождешься от тебя!

Эвелина. Нет, не дождешься, я на это неспособна.

Жорж. Тебе гордость и воспитание не позволили бы.

Эвелина. Разреши тебе напомнить, что ты получил воспитание не хуже моего, и дали его тебе идеальные родители.

Жорж. Верно, но почему-то считается, что я негодяй. В то время, как ты!…

Эвелина. Что «я»?

Жорж. Ты – благородная наследница, «барышня» из Шатору.

Эвелина. Когда мы познакомились, тебе было девятнадцать лет, а мне семнадцать. И я отдалась тебе на третий же день. Тогда я не очень-то думала о своем благородном происхождении и воспитании. Не понимаю, откуда у тебя этот нелепый комплекс. Впрочем, нет, отлично понимаю.

Жорж. Какой комплекс?

Эвелина. Которому я обязана твоими непрерывными намеками на мою семью и который все чаще и чаще побуждает тебя изображать свирепого злодея. Тебя зовут Жорж Рости – и этим все сказано.

Жорж. Что ты болтаешь, понять не могу!

Эвелина. Очень просто. Хотя фамилия Рости пишется через «о», тебя, поскольку ты всегда был невысоким, вечно дразнили «малыш Расти». И ты ужасно бесился. Ты мне сам раз двадцать об этом рассказывал. И с тех пор ты непрестанно доказываешь всему миру, что ты не мальчик-с-пальчик, а страшный людоед. Вот почему ты считаешь своим долгом ругаться, как самый отъявленный хулиган, и всем подряд бить морду или, как ты выражаешься, прочищать мозги. Когда я с тобой познакомилась, мне это казалось интересным. Теперь это совсем неинтересно и даже немножко смешно.

Жорж. Ну, уж лучше быть таким хулиганом, как я, чем таким психоаналитиком, как ты. Ошиблась, голубушка, этот номер не пройдет! Если бы ты мне вечно не ставила палки в колеса, я был бы совсем другим человеком. Вот тебе мой диагноз, кушай на здоровье! Мал я или велик, моя фамилия Рости, и другой не будет.

Эвелина. Будь добр, скажи мне хоть раз, как, каким образом, какими способами я ставила тебе палки в колеса? Окажи мне такую услугу, объясни – может, я тогда научусь не делать этого?

Жорж. Вот-вот, давай, валяй дурочку. Чего уж проще!

Эвелина. По-моему, проще всего ответить. Но, обрати внимание, ты этого не делаешь.

Жорж. А мне нечего отвечать.

Эвелина. Ну тогда нечего и меня упрекать.

Жорж молчит.

А ведь только что ты спел такой блестящий панегирик любви, браку и идеальной паре.

Жорж. Да, идеальной.

Эвелина. Твоему отцу и матери. Да, мы с тобой – совсем другое дело. Но я тут вовсе ни при чем. Ты всегда заводил интрижки направо и налево. Меня это обижало, но я не придавала им особого значения. Мы все еще были счастливы, а потом, в один прекрасный день, появилась эта дама. Будь откровенен со мной хоть один раз в жизни и признайся, что именно из-за нее все пошло вразброд между нами. Ты вынудил меня приспосабливаться к твоему новому образу жизни, к твоим развлечениям на стороне. Ты потребовал себе отдельную комнату, где время от времени ночуешь по каким-то непонятным соображениям приличий, обедаешь с нами не чаще одного раза в неделю, и, если бы не Фредерик, мне кажется, мы тебя и вовсе бы здесь не видели.

Жорж. Я люблю своего сына. У меня только он один и есть на свете.

Эвелина. Мы с Софи знаем это. Хочу тебе напомнить, что среди твоих детей есть еще Малышка. Правда, она девочка. И ты бесишься оттого, что мы трое тоже существуем, хочешь ты того или нет. Я тебе очень сочувствую, но факт остается фактом: мы существуем. Никуда не денешься: тебе придется с этим примириться. А еще ты бесишься оттого, что я принимаю ситуацию, которую ты создал, – мало того, я принимаю ее с улыбкой, чего ты совсем уж перенести не можешь. Тебе хочется, чтобы я протестовала, устраивала тебе сцены, – и тогда ты мог бы устраивать их мне, кричать, оправдывать себя в полный голос.