Андре Руссен - Попробуй угадай!

Арман. Ты помнишь, как она умела поставить на место, если нужно? Эти молодчики тут же понимали, с кем имеют дело, и приходили в себя. Но их поклонение льстило ей, тешило ее самолюбие красивой молодой женщины. Нет… никогда твоя мать не доставила мне огорчений из-за другого мужчины, так же как и я ей из-за другой женщины. Нам было так хорошо друг с другом, что ревность ни разу не коснулась ни ее, ни меня. Только однажды твоя мать действительно обеспокоила меня, и это произошло не из-за мужчины, а из-за войны.

Жорж. Из-за войны?

Арман. Да. В тридцать девятом. В начале войны. Она не смогла перенести все это. Слишком чувствительная она была натура. И эта поразительная интуиция!… Помню, как после Мюнхена она слушала по радио речь Гитлера. Ты ведь знаешь, она хорошо знала немецкий.

Жорж. Да, знаю.

Арман. Я увидел, как она побледнела, выслушав речь. Никогда не забуду ее тогдашние слова: «Арман, этот человек – исчадие ада. Это дьявольская сила, посланная разрушить землю. Он принесет с собой кровь и смерть. Он погубит весь мир». И когда через год разразилась война, твоя мать словно потеряла рассудок, она не жила больше. Тебе было лет восемь-девять. Часто я заставал ее в углу комнаты, – она сидела с загнанным видом, судорожно обнимая тебя и скорее заслоняясь тобой, чем заслоняя тебя, от какой-то невидимой опасности. Ее состояние очень меня беспокоило. Я волновался, уговаривал ее пойти к врачу, но она наотрез отказывалась лечиться. К счастью, меня мобилизовали условно, оставив в Париже, и я старался как можно больше времени проводить с ней. Она находилась в таком напряжении месяц – полтора, а потом в один прекрасный день не выдержала, сломалась. Началась депрессия. Нервный срыв. Она перестала владеть собой. Целую неделю она рыдала, кричала, лежа в постели. Я тотчас же отправил вас с сестрой в Эндр к моему брату, а сам остался ухаживать за ней. Она долго не могла прийти в себя. Врачи в один голос утверждали, что это психическое расстройство. Война чуть не убила ее. Она не могла перенести мысли о том, что гибнут люди, а погибших уже было много – и при Форбахе, и на линии Мажино… Да, война чуть не убила ее, а, может быть, в каком-то отношении и убила. Я уверен, что сердечная недостаточность, которая унесла ее пять лет назад, началась именно в то время. Твоя мать вполне могла тогда незаметно для себя и всех нас перенести легкий инфаркт… Да, то были единственные черные дни в нашей жизни, но никогда еще я не был ближе ей, а она – так близка мне… Но все равно, ужасное было время. Поговорим о другом. Прости меня, я пришел в гости, а сам расстраиваю тебя грустными воспоминаниями.

Жорж. Наоборот, мне хочется побольше узнать о тебе и маме. Я никогда не слышал от тебя эту историю.

Арман. Ну вот, теперь ты знаешь все. Ты знаешь, что супружеская жизнь может оказаться величайшим счастьем, что мужчина и женщина могут прожить целый век вместе, ни разу не изменив друг другу. Такое бывает! Помни об этом, малыш. Ты сказал, у тебя любовница. Ладно, пусть так. Но что, если в один прекрасный день твоей жене надоест быть брошенной и она тоже вздумает взять себе любовника? А? И как это тебе понравится?

Жорж машет рукой, давая понять, что ему все равно.

Нет, нет, это ты сейчас так думаешь. На самом деле тебе это будет далеко не безразлично. Так что не руби сук, на котором сидишь. И потом, такое важное соображение: что если она заведет любовника, а ты об этом не узнаешь, – ведь может случиться и такое! – тогда она же вконец испортит себе жизнь! Разве может женщина быть счастливой, любя другого вместо своего мужа?! Ты только представь себе, в какой кошмар превратится ее существование: непрерывная ложь! Нет, это невозможно, это просто непереносимо!… Ну, мне пора идти… Я зашел на минутку, чтобы обнять тебя, а вовсе не для того, чтобы читать тебе мораль, тем более что смыслю в таких вещах не больше младенца. Мне-то ведь повезло, ты понимаешь! (Собирается выйти, но замечает подушки на диване.) А! Эти прелестные подушечки, вышитые твоей матерью! Я доволен, что они у тебя, я знаю, ты любишь их. Как она умела подбирать цвета, верно?

Жорж. Да…

Арман. И сколько лет я на них отдыхал, подумать только!

Оба выходят.

Сцена пуста. Звонит телефон. На пятом звонке вбегают одновременно Фредерик и Пюс из двери в сад и Софи из боковой двери. Все трое сталкиваются у телефона с криком: «Ну, что за безобразие?! Почему никто не берет трубку?»