Фарид Нагим - TANGER

— Анвар, что такое «заматерел»?

— С мужчиной это происходит обычно после женитьбы. Женщина что-то такое выделяет — мужчина становится мягким, более женственным, что ли… А что?

— Мне кажется, ты заматерел.

— Да? Хм. Я бросил курить, поэтому, наверное.

— От этого сразу полнеют.

Открылась дверь, и все, кто был в баре, обернулись.

— Я потерял смысл жизни, Кир. В Ялту поеду.

— Думаешь, ты его в Ялте найдешь?

— Не знаю, вряд ли.

Выпили, вернее пил я один. И снова все разом оглянулись на дверь, чтобы посмотреть, кто пришел, и оживились ненадолго.

И я тогда понял, чего они ждут, чего я жду вместе с ними. Мы ждали, что откроется дверь, и вместе с влажным воздухом донесется тяжелое дыхание океана, а в черном проеме будут колебаться и вытягиваться огни прекрасного города, а потом увидим красивых, свободных и загорелых моряков, которые пришли к нам.

Ночью меня разбудил таможенник. Я дал ему свой паспорт. Он начал его листать. Остановился. Дальше листает.

«Какой загранпаспорт?» И отдал его мне. Потом подошел к женщине. Она долго рылась в сумке, ища паспорт.

Махнул он рукой и ушел, не стал ждать.

— Всё, Анвар, проехали! Я так боялся, ведь у тебя там нет прописки! — сказал Суходолов, и я увидел его лицо, светящееся в темноте с нижней полки.

— Я уже и двадцать долларов приготовил для взятки! Вот. — Захлебываясь от радости, шептал он.

— Не-ет, это украинская, я молился, чтобы пронесло, слава богу!

ту-дум-ту-дум ту-дум-ту дум ту-дум-ту-дум ту-дум

Хамски пьяный, я валялся на верхней полке, а он всю ночь трясся за меня и с ужасом ждал таможенников.

— А я думал, что это русская таможня.

По вагону пробегали световые полосы. Я свесил голову. Его глаза радостно и выпукло взблескивали в темноте. Хотелось подшутить над ним. Изобразить какой-нибудь припадок.

Тишина. Звонко-пустой стук молоточка внизу, подо мною. Потом уже вдалеке. Еще дальше. В проходе валяется обувь. Чья-то голая ступня свешивается. И этот приятный страх в душе, когда куришь в тамбуре.

…………………………

И вдруг в этом громко вспухающем шуме прибоя, будто напоминающем о себе, и в его борьбе с берегом, находишь сочувствие к своей борьбе за жизнь, что-то родственное. И длинный всасывающий звук его отступления.

— Сдается мне, что вода холодная все-таки.

— Да ничего она не холодная, она в самый раз сейчас.

— Да? А вы чего не купаетесь?

— Да я… что я… ты купайся…

— Сначала энергетического напитка выпьем, а то холодно все-таки.

— Да ничего не холодно, ты даже не попробовал.

Волна набегала, приподнималась, заворачивалась и стекленела, чуть приоткрывая прибрежное дно. А потом отступала с журчащим, картавым звуком струясь по гальке и шевеля ее.

— Такой звук, как будто горло кто-то полощет.

— Иди, купайся, Степной барон.

Своей тонкой ручкой он теребил сумку. Он так хотел, чтобы я радовался, как всякий человек, который что-то дарит, открывает новое для другого.

Галька была холодной, а вода еще холоднее. Приятно было вдавливать ступни в мокрый песок, крутить ими, шевелить пальцами. Прибой пошатывал меня, нужно было стараться, чтобы удерживать равновесие. Как-то сами собой приподнялись плечи и руки сжались в кулаки. Я оглянулся — он, улыбаясь своим мыслям, осторожно вынимал из сумки простынь. Я поплыл, и через какое-то время кожа перестала чувствовать холод. Вода была тяжелой, сопротивляющейся, со странным горьким вкусом. Я нырнул и головой почувствовал, что вода все-таки очень холодная.

Он оглядывался и то разворачивал, то сворачивал простынь. Пошел с нею мне навстречу, заранее радуясь и предвкушая, как укутает меня. Но по лестнице спускались два мужика в плавках, тапках и с барсетками в руках. Они как-то особенно громко говорили по-украински. И он смутился, скомкал и прижал простынь к груди, а потом пошел за мною. Я сам взял у него простынь и вытерся ею. Он смотрел в сторону.

— Боже, какие идиоты… Специально так громко разговаривают, чтобы еще раз показать, что Крым принадлежит им… Наше, наше… А он никому не принадлежит.

— Мне так легко стало после воды.

— Вот, я же говорил тебе!

— Я даже не ожидал.

— Вот, и не холодная, ведь не холодная же?

— Да, только кажется, хорошо, что вы меня уговорили… боже мой!

— Что?

— Слушайте, только сейчас понял — я же сегодня первый раз в жизни искупался в море, представляете?! Блин, как же я забыл, надо было это как-то особенно так…