Фарид Нагим - TANGER

Журналист (иронично): Если Вы такой умный, почему такой бедный?

— Ребята, а у меня водка внутри не загорится?

— Юр?

— Надо быстро, раз и все.

— Боюсь.

— Это не страшно, Нель, — улыбнулся Юрий Владимирович и посмотрел на меня, ему было неловко, словно я сейчас увижу что-то, чего мне не нужно видеть. — Я не могу показать, потому что придется выпить тогда. Пей.

— Тянем через соломинку и все.

Я сильно потянул. Вкусно и, конечно, не так крепко, как я об этом слышал. И мало, конечно, хотя так дорого. На донышке еще мерцал, крутился синий пузырёк.

— Ну как тебе, Анвар?

— Ничего, Нелли, скоро взлечу, и буду бомбить.

— Устал, Юр? — спросила Нелли.

— Ничего, нормально, — сказал Юрий Владимирович.

— Сегодня тиражи пришли, и они вдвоем с Борисом, братом, таскали эти кипы по лестнице на четвертый этаж, — жаловалась мне Нелли.

— Ничего, — смущенно улыбался он. — Для нас это как разминка, и деньги сэкономили. Борис все плакался, а я ему — таскай, давай.

— Он у вас другой, конечно, хозяйственный мужичок, а ты романтик.

Они говорили между собой, как родные люди. А я сидел и вел себя, как приличный человек. Бармен тоже вел себя, как приличный человек, и всем видом говорил: да, я ненавязчив, но доступен. И самое удивительное, что мне была приятна эта волна, которая шла от обаятельного, застенчивого лица Юрия Владимировича.

— Жаль, что я не могу угостить вас коктейлем, — вдруг сказал я. — Вернее, я могу вас угостить чем-то, но мне тогда не хватит на метро.

— Ничего, расслабься, — сказал Юра.

— Ой, смешно, Анвар напился, — Нелли захлопала в ладоши.

Оставила ладони сжатыми у груди и смотрела на меня. Глаза у нее блестели. Я не чувствовал себя пьяным, только грустным.

— Кто, я пьян?! Я могу тест… нет, здесь не буду.

Мне стало хорошо, и я хотел рассказать Нелли что-то веселое, чтобы она хохотала, а я бы сидел и улыбался, простой такой чувак. Юре было бы приятно, он любит простых таких чуваков. Но не мог ничего вспомнить. Такая упертая пустота в голове.

— Пойдем, уже, ты как? — Юра с пидорской вежливостью посмотрел на Нелли.

— Пойдем, Анвар? — Она всегда так трогательно выговаривала «р-р», что ее хотелось обнять.

Он расплачивался.

— Товарищ бармен, а у вас коктейли из жидкого золота что…

Нелли зажала мне рот ладонью и засмеялась, а у меня вздрогнуло сердце.

Мы вышли на улицу. Юрий Владимирович вытянул руку. Пикнула невидная в темноте машина, было слышно, как открылись замки.

— Ну пока, Анвар, голубчик, — сказала Нелли. — Смотри, не буянь…

Он крепко пожал мне руку. У него странно короткие пальцы. Когда сжимаешь его руку, такое чувство, будто у него пальцы отрублены наполовину.

Они сели в машину. Длинная представительская «БМВ». Я посмотрел на них. У них радость была впереди, а у меня позади.

«Поэтому они и не подвезут тебя, потому что Юре надо спешить к жене в Солнцево, Нелли — к Лефтереву на Савеловском, а до этого им еще нужно потрахаться в этом красивом, просторном салоне, на кожаных сиденьях», — сказал мне журналист.

«Неужели это так? А может, и нет, сейчас по дороге, другими уже голосами, будут обсуждать журнальные дела, и Нелли будет нервничать. А потом он поедет в свое Солнцево, к жене и дочкам, а она, в своих дешевых, детского размера кроссовках, пойдет к Лефтереву, но все равно грустно как-то», — ответил я.

Я шел, и это нарастало в моей душе. Стоял каленый, каторжный мороз. Снег визжал под ногами так громко, что казалось, кто-то большой идет мне навстречу, и я слышу его шаги, а потом эхо его шагов. Я перешел на другую сторону и дошел до конца улицы Герцена. Проносились машины по Садовому кольцу, ночью, в мороз, они сияли особенно ярко. Я остановился в темноте, у старинного дома светилось маленькое зарешеченное окно. И это случилось со мной возле этого дома. Я стоял и смотрел на него. Это был дом. Мне никогда в жизни не было так плохо, как возле этого старинного и как-то по-старинному заснеженного дома в конце улицы Герцена. Никогда в жизни не было так пусто и безысходно на душе, как после этого вечера и возле этого дома, это была физическая боль. И я засмеялся. Потом замолчал. Я попался. Выхода не было. Я смотрел на него, как на мучительную загадку, на это тусклое окно. Я знал, что нужно что-то сделать, чтобы это кончилось, завершилось. Я не хотел идти домой, но и не знал, что мне делать, и все стоял возле этого дома. Я не хочу обратно, там мне станет еще хуже, ты умрешь там среди этих поэтов. Я не хочу домой, там мне тоже станет еще хуже. Если я сейчас сделаю хотя бы шаг, я буду рыгать. Я буду блевать, я буду пить, курить, я буду долго дрочить, но легче мне уже не станет, что сделать против пустоты? Дом давил и бесконечно заваливался на меня своим круглым углом, он зависал надо мною, кренился и заходил то с одной стороны, то с другой, выгибался скобой вокруг меня. Он открыл мне весь ужас моего положения, мучил и не отпускал от себя. Я сел, скорчился и застонал. Услышал хохот и громкий говор. Две девушки, не заметили. Видимо, что-то случилось со мной, как будто я стал прозрачным для всех женщин, будто закончился во мне какой-то пигмент, и я стал мужчиной-невидимкой, даже без ферромонного запаха.