Фарид Нагим - TANGER

— Да, хорошо, я же не люблю, когда едят по телефону.

— А ты откуда звонишь?

— С таксофона.

— Ладно, агатай, звони, не пропадай.

Он с новой своей девушкой говорил на языке Ксении: «Давай кусошничать» — говорили они друг другу когда-то, прекра-асно…

— Пока, — положил трубку и присел на ступени.

Как странно и понятно, что Серафимыч с другим, ты сам говорил ему: познакомься с кем-нибудь. Все просто, он так же спит с ним, так же говорит ему «твои» слова. Как смешно устроена жизнь. Как больно, я ведь знаю, что он никого не сможет полюбить, кроме меня. И я знаю, как ему плохо оттого, что он ежеминутно видит, что тот другой, совсем не такой, как я. И страдает ежеминутно. И все-таки смешно, что так кончается великая любовь, так бледнеет «ослепительная, как солнце, ночь».

Я тихо и быстро, как вор, собирал свои вещи в спортивную сумку. Написал Няне прощальную и благодарственную записку. Мне было жалко Няню, жалко, что эта морока сблизила и обманула нас. Я должник ее. Татуня курила пустой мундштук. «Тридцатая любовь Марины».

— Да не нужно меня благодарить! — вскрикнула она.

В этом зимнем, резком свете из окна особенно видны морщины ее стареющего лица некогда очень красивой женщины. Няня будет похожа на нее.

— Боже мой, уже пять часов, вот же только было три!

— Прекрати истерику!

— Извините Тату… Татьяна Николаевна. Скажите Саньке, что я уехал в Америку и когда-нибудь вернусь.

— Так это теперь называется, да?

Быстро открыл дверь, но карабинчик сумки зацепился за Нянин плащ, я все никак не мог его отцепить, плащ тянулся ко мне рукавом, и я боялся поднять лицо.

Итак. Декабрь. Я ушел.

Поехал в Переделкино. Все наглухо закрыто. Обошел по снегу дом — никого. Стоял по колено в сугробе и кидал снежки в окна. Никого. Мы с ним сами так когда-то затаивались, не открывали, боясь знакомых Ассаева, Сыча или ментов, и они бегали возле окон.

Звонил из Дома творчества Няне в офис. «Прощай. Целую», — немножко испуганный голос. Потом в «Мужик», еще занять денег. Нелли — ни Рубер, ни Волкадаевой не было. Потом Димке. Его нет. Поехал к нему. Пока доеду, он появится. С «Каширской» уехал на «Варшавскую». Еле упросил контролершу с маленькими глазками пропустить назад в метро. Рассказала всю свою жизнь и пропустила. Приехал на «Кантемировскую». Яркие серые голуби, ягоды рябины в снегу. Купил в магазине бутылку «Крымской вишни». Ждал его на площадке шестнадцатого этажа. Выходил на пожарный балкон. Потом написал ему записку ручкой на двери.

И, стоя в этой Димкиной высотке, я вдруг подумал, как можно просто и нечаянно упасть. Прыгнуть и засмеяться. Я прыгнул, и все перевернулось во мне по длинной параболе до земли, и вдруг вновь встал в своем теле на пожарном балконе, и вздрогнул. Вспомнил Димку: «Так радостно, Анварка, особенно в первый снег, с похмелья взять чекушку водки и мороженое и пойти на берег не замерзшего пруда». Выпил полбутылки «Крымской вишни». Стало спокойно. Я подумал о романе, про то, что могу снимать квартиру с Полиной, мне нужен только год, лишь один год на всю оставшуюся жизнь — напишу роман, а потом хоть бы что, буду в голом виде мыть полы в голубых ночных клубах.

Поехал на «Сокол». Удивительно, что с тобой всегда и до самого конца остаются те, на кого рассчитываешь меньше всего, кого и всерьез-то не воспринимаешь.

Тефаль — ты всегда думаешь о нас.

Надорви, сожми и откуси — Bi-fi.

Пил в вагоне, сидел среди кучи джинсовых ног, смотрел, как меняется обувь под моими глазами.

Как всегда не знал, в какую сторону выходить. Допил бутылку, в животе что-то хрустнуло.

Снег. Беретка. Черное короткое пальто. Свежие и от мороза ярко-серые глаза. Я держал ее за руку и сквозь тонкую кожу перчатки чувствовал холодок колец. Мы стояли в самом центре этой крымской площади городка художников, как пара в стеклянном шарике с зависшими хлопьями снега.

— Что случилось, Анвар? — снова спросила она.

— Нет, ничего, всё нормально.

— Но я же вижу, что-то случилось?

— Все нормально, Полин.

— Какая смешная эта оранжевая шапочка! — неприятно засмеялась она. — Зачем она тебе? Она тебе не идет.

— Яркий цвет от ментов спасает, — миролюбиво усмехнулся. — Они знают, что такие незарегистрированные типы, как я, не будут носить яркий цвет.

Качала головой и все смеялась, будто своим мыслям каким-то.

— Что ж, ладно… Вот мужчина! — показывает на Мика Джаггера на билборде.

— Этот дедушка с бутылкой минеральной воды?! — спросил я.