Михаил Веллер - Белый ослик (сборник)

В прострации Мамрин миновал Катькин садик — и решился, с неловкостью ощущая запретную бестактность своего вопроса:

— Который час?

— Десять, — доброжелательно отозвался золотозубый мешок.

Изящноусый кавторанг предъявил из-под черного сукна «Командирские» с красной звездочкой и фосфорными стрелками:

— Десять сорок две.

— Вы уверены? — странно спросил Мамрин.

Кавторанг отвечал с превосходством:

— Хронометр!

Усмехнувшись мстительно, Мамрин без церемоний дернул за меховой локоток надменную манекенщицу, запустив традиционной до идиотизма фразой: «Девушка, который час?». Девушка шевельнулась презрительно. Мамрин допытывался: «А то вот товарищ утверждает, что сейчас без четверти одиннадцать». Сменив гнев на милость:

— Пять минут двенадцатого, — обронила она в сторону.

— Ну что вы, у меня в одиннадцать лекция в училище, — опроверг моряк.

— Плакала ваша лекция, — без сочувствия сказала манекенщица.

Тетища с сумищей, ядреный и несъедобный продукт городского естественного отбора, до всего дело, встряла судейски:

— Без двадцати двенадцать. Я к двенадцати в больницу к мужу еду, всегда в это время.

— Вы что, нездоровы? — гуднул немолодой работяга. — Я к семи на смену еду.

Все ехали по своим делам.

Оставив их разбираться, Мамрин угрем заскользил к кабине, протискиваясь и извиваясь. Огромную баранку пошевеливала брюнеточка в стрижке «под полубокс» (так это раньше называлось?). Мамрин пленной птицей заколотился в перегородку. У перекрестка она отодвинула форточку:

— Билеты?

— Вы по расписанию едете? Что? по расписанию?

— По, по!.. — захлопнула отдушину и, пробурчав совсем не девичье, но вполне солдатское, нажала педаль хода. «А время?» — булькнул в стекло Мамрин, уж заметя: часы в приборной доске — на половине первого.

— Сейчас ровно час, мужчина, — помог студент, очкатый-бородатый.

— Ночи! — добавил его друг, и, гогоча, они вывалились:

— Сколько времени, ваше величество?

— Сколько вам будет угодно, ваша честь!

Рухнув на площадь Восстания, Мамрин утвердил со всей возможной прочностью ноги и воззрился в охватившее его пространство. Гранитный дурацкий карандаш, увенчанный геройской звездой, торчал, как ось, посередине беспорядочного вращения каменной, бензиновой, металлической, людской мешанины. Беспросветный стальной колпак без малейших проблесков светила покрывал ее.

И победно и непререкаемо слали знак на все четыре стороны света циферблаты твердыни Московского вокзала: час. Двадцать минут пятого. Семь сорок. Одиннадцать ноль семь.

— Сколько времени!!! — воззвал к небесам Мамрин. Небеса опустились, и Божья ладонь прихлопнула егозливую букашку.

— …Почему шумим? — спросил сержант, и передвинул рацию на ремешке к груди.

— Сколько времени? — уцепился Мамрин.

— А в чем, собственно, дело? — сержант неодобрительно принюхался.

— Вы знаете, который час?.. — зловеще прошептал Мамрин.

Неохотно:

— Я за временем не приставлен.

— Так посмотрите по сторонам! — визгнула жертва.

Сержант не стал следовать приказу.

— Что вы имеете в виду? — с казенной отчужденностью произнес он.

По сторонам многорядно фырчал и тыркался, буравя клаксонами, транспорт. Рваный рок хлестал из ресторанных стекол, и швейцар в сутолоке сеял затоптанные червонцы. Муравейник переливался вкруг вокзала, брачной страстью трубили электрички. Зажглись пустые витрины булочной, гармошкой съехалась очередь за итальянским мороженым. У стоянки такси обнимали букеты мокрые теснимые цветочницы. Загремел засов гастронома, захромала световая реклама, завертелись головы прибывающих толп.

Многоцветная беспокойная пробка закупорила, насколько хватало глаз, Лиговку и Невский. Вскрикнул сдавленно слипшийся ком, валясь в метро. Выражаясь языком дорожно-транспортных происшествий, движение было парализовано.

Цвиркнул и задохся милицейский свисток, соловей городских кущ. И круглый гулкий звук прокатился в электрическом воздухе: ударила пушка с Петропавловки, которой полагалось отмечать либо полдень, либо стихийное бедствие типа наводнения.

С полднем обстояло проблематично, а бедствие неявно, но вполне наличествовало. Перенасыщенная человеческая смесь, следуя естественной закономерности, возбуждалась собственной энергией: самовозгорание опасного груза при неправильном хранении; не кантовать. В обмене репликами и соображениями уже переходили на личности и храбрыми намеками кляли городскую власть и всеобщий бардак, и сильно умный рассуждал о высоконаучной природе времени, раскручивался слух о небывалой магнитной буре, перекрываясь другим — о безобразном качестве советских часов, и третьим — о переходе на всеобщий скользящий график: уже одни читали вчера объявление об этом эксперименте, а вторые слышали по телевизору.