Джудит Леннокс - Возвращение во Флоренцию

— Правда? — спросила она. — И за что?

— Боюсь, таким образом руководство пытается проверить, принадлежит ли моя душа целиком и полностью компании «Саксби и Кларк».

Она рассмеялась.

— И как же?

— Конечно, нет.

У платформы стоял поезд, они поспешили войти в вагон. Свободных мест не было, поэтому Ребекка с Гаррисоном остались стоять у двери.

Она спросила:

— Вы предпочитаете Лондон Бирмингему?

— Если честно, я вообще не люблю города.

— Тогда где бы вам хотелось жить?

— Я люблю представлять себя на солнечном пляже… как я время от времени ныряю в воду, а потом иду в кафе перекусить. Я был бы не против жить в деревне. Мне всегда хотелось самому выращивать себе пропитание. По-моему, это гораздо более естественно, более честно.

«Оттого что мы в Милл-Хаусе выращивали собственные овощи, наша жизнь с Майло не стала ни естественнее, ни честнее», — подумала Ребекка.

— В прошлое воскресенье, — сказала она, — я возила Тоби с Артемис в Саффолк, на побережье.

— Значит ли это, что у вас есть автомобиль?

— Да, «райли». Я обычно оставляю его на боковой улочке, сразу за отелем.

На Кингс-кросс они пересели на другую ветку, потом вышли из метро на Пикадилли-серкус. Сверкали огни; Ребекка немного взбодрилась, почувствовав былое оживление при виде вечернего Лондона. Они уселись за столик в ресторане на узкой улочке близ Хеймаркет. На закуску оба заказали креветок — она крупных, «Мари-Роз», он мелких. Попробовав их, Гаррисон спросил:

— Итак, где же все-таки пребывает достопочтенный мистер Райкрофт?

— Думаю, в Оксфордшире. В нашем доме. — Она сказала это без иронии; Ребекка с гордостью думала, что уже простила Майло и теперь начинает свою собственную, новую и интересную жизнь.

— А вы тем временем здесь, в Лондоне.

— Как видите.

Он взмахнул вилкой с полудюжиной креветок.

— В чем он провинился?

— В неверности. — Она поджала губы. — Патологической. Думаю, будь он женат даже на Грете Гарбо, он изменял бы и ей тоже.

— Значит, из-за этого вы от него ушли. Что ж, все верно. Вы по нему скучаете?

— Совсем нет. — Она подняла бокал и чокнулась с ним.

Она ожидала новых вопросов — деталей его измен, ее планов на будущее, — но вместо этого Гаррисон сказал:

— Вечно я жалею, что заказал мелких креветок. Звучит заманчиво, но есть в них что-то отталкивающее.

— Если хотите, мы можем поменяться.

— Правда? Вы не против?

— Нет. — Они обменялись тарелками. Ребекка сказала: — Вы надолго в Лондон, Гаррисон, или вам надо возвращаться в Бирмингем?

— Бог мой, надеюсь, что нет. — Он улыбнулся, пристально глядя на нее. — Очень, очень надеюсь.

Ему нравилось подшучивать над тем, как она разговаривает — «аристократично» — и над ее происхождением — «этот мещанский средний класс». Его дед был шахтером; это означало тяжелое детство, борьбу за выживание. Иногда она ходила с ним по клубам и пабам, где он играл на пианино. Гаррисон рассказывал, что хотел стать музыкантом, но удача отвернулась от него: когда ему предложили регулярные выступления на радио, он свалился с бронхитом, а потом завистливый коллега перехватил у него из-под носа контракт с джазовым оркестром.

Ребекка жалела его; ей были знакомы разбившиеся мечты и упущенные возможности. Гаррисон был нетребовательным и, если не воспринимать всерьез его ворчание, приятным спутником. Ей нравилась его неспешная походка, изящные руки, то, как он улыбался, растягивая губы и щуря глаза. Он никогда не выходил из себя, не повышал голос. По выходным они выезжали на ее машине за город, в Бокс-Хилл или Уитстейбл. Она заметила, что, несмотря на тягу к сельской жизни, Гаррисон не очень-то любил ходить пешком: короткая прогулка и они уже направлялись к ближайшему пабу. Он не интересовался ее прошлой жизнью, что было для нее большим облегчением.

Он пытался обучать ее пению — правильному дыханию, фразировке, извлечению звука. Гаррисон говорил, что у нее красивый голос с приятной хрипотцой — жаль только, что иногда она меняет тональность. Ребекка подумала, что его слова хорошо отражают ее сущность: даже свои немногочисленные врожденные таланты она и то не в силах использовать до конца. В одном из пабов Фицровии она спела «Братец, одолжи монетку»; Гаррисон выстукивал пальцами ритм, чтобы она не сбивалась. Ей поаплодировали, и Ребекка почувствовала облегчение; позднее в тот же вечер они в первый раз поцеловались.

Он снова уехал, на этот раз на две недели. За это время Гаррисон ни разу не написал ей и не позвонил. Ребекка напоминала себе, что не должна обижаться: стремление завладеть другим человеком — ее плохая черта, ставшая одной из причин развала ее брака с Майло.