Яков Цивьян - Специальность – хирург

Он мог поступить еще проще – обратиться к своим коллегам – врачам за советом и, если понадобится, – за помощью. Но он не делал и этого. Не делал по тем же соображениям.

И все продолжалось по-прежнему…

Уловив паузу в его рассказе, я спросил его: ведь он понимал, к каким последствиям могут привести столь длительное ожидание и неоправданные колебания, что как это он, столь знающий, столь эрудированный врач и ученый, так долго тянул и не пытался уточнить причину своих неприятных ощущений в руке и при возможности избавиться от них? Константинов с улыбкой посмотрел на меня. Он долго молчал. Видимо, собирался с мыслями. А затем продолжил свой рассказ: «Мы, врачи, исходим из психологии здорового человека. Все поступки и поведение наших пациентов мы трактуем с позиций здорового человека. Это в корне ошибочно…»

В этом он убедился на своем опыте. На опыте последних лет жизни. Он считал всегда, что имеет трезвый аналитический ум, умеет разумно анализировать множество фактов, складывающихся из опросов, объективного обследования и лабораторных исследований своих пациентов. Логично и последовательно эти анализируемые им факты и сведения подводили его к правильному, достоверному диагнозу. Они позволяли ему почти всегда безошибочно строить концепцию причин болезни у того или иного из своих пациентов и на основании этой концепции обосновывать и составлять, а затем и осуществлять последовательный план эффективного лечения.

А вот когда дело коснулось его самого, все это улетучилось, как мираж. Он потерял объективность. Он потерял логичность мышления. Он потерял способность трезво мыслить и действовать. По отношению к себе он стал другим человеком. Совсем другим. Человеком, лишенным всех своих качеств, выводивших его в разряд незаурядного врача, выдающегося хирурга. Все свои знания, всю свою эрудицию, весь свой богатый врачебный опыт он сразу же утрачивал, когда дело касалось его самого, его болезни, его ощущений. Он превращался в беспомощного, страдающего, боящегося правды человека. Он отлично понимал это. Но преодолеть себя, заставить поступить иначе он не мог.

А в последние два года стало совсем плохо. Появилось онемение пальцев кисти. Неприятные ощущения в руке не проходили и превратились в постоянные, всегда присутствующие. Стало трудно осуществлять тонкие движения пальцами, да и всей кистью в целом. Будто бы появилась слабость и в левой ноге. Он не уверен в этом. Может быть, это плод его фантазии. Он не знает. Но так ему кажется. Стал плохо спать. Мрачные мысли постоянно сопутствуют ему. Страх за свои профессиональные возможности прочно поселился внутри. Нет, не страх за свое здоровье, не страх за свою жизнь. А страх за реальную возможность расстаться со своей любимой специальностью, раз отмеченной им и определенной навсегда избранницей – хирургией. Он растерялся. Он не знал, как поступить, что предпринять. Ему стало казаться, что окружающие замечают его недуг, обращают на него внимание, жалеют его. Он лишился покоя. Стал работать механически. Творчество покинуло его. Порой стала покидать и выдержка. Он стал раздражителен, временами резок. Дальше так продолжаться не может.

Он решился.

Позвонил и приехал ко мне посоветоваться, поговорить, излить душу. Если его болезнь существует, если она не плод его воображения, если она излечима, то, может быть, я смогу распознать ее и помочь ему. Он считает, что я должен понять его и при возможности помочь. Он ни на что не претендует. Он понимает, как все это сложно. Как трудно и, видимо, невозможно ему помочь. Он и не надеется ни на что. Он просто решился, наконец, узнать правду, так как в неведении жить больше не может…

Больше он не сказал ни слова…

Константинов согласился обследоваться в клинике. Я окружил его посильным мне комфортом, истинной заботой и вниманием. Я долго не приступал ни к каким обследованиям. Он просто жил в клинике. Он приходил ко мне в кабинет. Мы разговаривали обо всем. И о нашей профессии, и о жизни, и об общих знакомых и друзьях. И ни слова о нем. О его болезни. Он стал приходить ко мне в операционную. Стал интересоваться постановкой работы в клинике, приходить на клинические разборы больных. Стал участвовать в обходах.

Казалось, что Константинов сделался прежним. Спокойным. Выдержанным. Уверенным. Но так только казалось. Как только заходил разговор о нем, о его состоянии и самочувствии, о его болезни, он сразу же мрачнел, замыкался. И я отступал.