Маргарита Хемлин - Дознаватель

В своих мыслях я углубился настолько, что не заметил дороги.

Ноги принесли меня на улицу Клары Цеткин, к дому Лилии Воробейчик. То есть Евы Воробейчик.

Она, не обращая внимания на рабочее время, стояла возле калитки во всей своей красе и беседовала с Хробаком. Видно, прощались. У всех на виду. Увидели меня, но нарочно отвернулись.

Я прошел метров сто до поворота. Укрылся за деревьями. Когда Хробак убрался своим путем, а Евка стукнула калиткой, направился задами к ее дому.

В комнате мы оказались одновременно с Евкой. Я — через раскрытое окно, она — через дверь.

— Ну, Ева, здравствуй. — Я перешел сгоряча на «ты». — Почему не здороваешься?

Евка испугалась. Но сохранила показную гордость. Сказала с вызовом:

— Мало вам на работе выговор сделали, так теперь совсем прогонят!

— Садись, Евочка. Почему не на работе? Конвейер идет, а тебя нету. С хахалем прохлаждаешься в рабочее время.

— Уволилась. Временно не работаю. И не с хахалем, а с женихом. У нас свадьба через две недели.

— Твой жених в курсе, что ты с сионистами якшаешься? С Зуселем Табачником, например. Возишь его на себе в Остер. Грозишься Довиду, чтоб Зуселя хранил как зеницу ока.

Евка опустила руки. Вид у нее поубавился.

— Причем тут сионисты? Меня Лаевская попросила Зуселя в Остер отвезти.

— Ну-ну. А что ты беременная была от кого неизвестно, жених знает? Или ты ему девушкой предстала?

Евка села на диван, но от поспешности неудобно. Салфетка с подставки на спинке свалилась.

И ей на голову. Евка салфетку стала смахивать, зацепила сережку.

Закричала:

— Ухо порвала!

Я посмотрел — ничего. Капелька крови.

— Не паникуй, Евочка, до свадьбы заживет. Фатой закроешься. Никто не заметит.

Евка забилась в угол и поджала под себя ноги. Колени у нее были круглые.

Евка очухалась и спокойно сказала:

— Я не в том возрасте, чтоб девушкой притворяться.

Но я понял, что прошлая беременность для нее — камень. И мне надо этот камень хорошо кинуть. Попаду — мне польза. А мимо — зацепить Евку больше нечем. А через нее — Лаевскую.

Евка сидела уже привольно и платье на коленки не натянула. Красиво устроила ноги в красных туфлях на каблучках.

— А тебе, Ева, привет из Остра. От семейства Файды Мирона Шаевича. Сима Захаровна меня обедом кормила. Про тебя много рассказывали. Вспоминали.

Ева махнула рукой.

— Ну что они вам могли такого рассказать, когда они сами по уши в говне. И Сима. И Мирон. Я их как облупленных знаю со всех сторон.

— Хорошие люди. Напрасно ты их поливаешь. И сынок их хороший хлопец. Суня.

Тут Ева еще сдала свои позиции. Самую капельку. Как на ухе. На такую самую.

А я иду вперед:

— Да, Суня — хлопец на все сто. В техникуме учится. Правда, оказался вороватый. В мешок мой залез и финку украл. Я шума не поднимал. Зачем молодость губить за железяку. И папаше его не сказал. Но тебе, Ева, скажу. Надо беречь хлопца. Может оказаться на плохом пути. Сначала за мелкую кражу — это если по-хорошему. А если по-настоящему — так кража у сотрудника органов милиции при исполнении служебных обязанностей. Отягчение — лет на десять.

Евка молчала и испуганно пялилась в мою сторону.

— Да, Ева. У меня еще при себе важные документы имелись — тоже пропали. Наверно, Суня. Дело ясное. Прямое. Но хлопцу судьбу не вернешь.

Евка трогала ухо пальцем. Потрогает, пощупает — и уставится на палец. Смотрит, смотрит, потом опять за ухо. А глаза пустые. И в глазах ее я увидел Суньку.

Я прикрикнул:

— Ева, смотри сюда! Не на палец смотри. А сюда, на меня! В глаза! Пойми, твоя жизнь в твоих руках. Ты на карту Хробака поставила со всей его заботой о тебе в будущем. Осознай глубину, Ева. По-хорошему осознай. Все, что скажешь, будет у меня в тайне и секрете. Я хочу тебе помочь. Не по долгу, а по совести. По-человечески. Говори, Ева.

— Что говорить?

Я ответил, как обычно на допросах: — Всё.

И она рассказала.

Евка и правда ходила беременная в 1936 году в возрасте двадцати двух лет. И ребенок у нее внутри оказался от Файды. Оказался не случайно, а целенаправленно, так как Файда в то время занимал должность в партийных органах райцентра Козельца. А с Файдой семья Евки познакомилась помимо своей воли следующим манером.

В тридцать пятом Соломона Воробейчика обвинили голословно во вредительстве на пуговичном производстве. А там и Евка с Лилькой трудились. Их начали приплетать. Не крепко, а мало-помалу. В рамках обязательной нормы раскрытия вредительских сетей и организаций.