Андрей Портнов - Автово

Нужда же Васильева требовала куда больших физических затрат, поэтому, выцепив где-то бумажку и держась обеими руками за живот, он мелкой рысью побежал под ближайший мост, что над каналом Грибоедова. Тогда я тоже пропустил эту информацию без подробностей мимо ушей, а сейчас жутко интересуюсь, где это он ухватил бумажку, не иначе, как они с собой газеты носили, потому что на улице найти что-либо подобное довольно-таки трудно, так как улицы Питера, а особенно центр, поддерживались тогда в относительной чистоте.

Мартын же пока терпел, но на Невском проспекте и он сломался. Проходя мимо какой-то подворотни, осмотревшись предварительно и не заметив ничего подозрительного, Марат юркнул туда, велев остальным подождать его здесь. Подворотня оказалась как на грех каким-то театром, куда, совершенно неоткуда взявшись, ломанулись менты. Закончив (к счастью) начатое, удивлённый и испуганный Мартын позволил ментам увести его за собой «за осквернение города», как они сказали, и посадить в одну из многочисленных будок, которыми понатыкан почти весь Невский. Пахом попытался вырвать Марата из лап стражей порядка, но его вовремя оттащили Васильев с Лариской. Менты вызвали «дежурку» и Мартына вместе с сопровождающим Пахомом увезли за линию горизонта. Если бы у них были при себе 20 тонн, то друзья на месте отделались бы только штрафом, а так в 4 часа утра бедный Мартын в обществе каких-то подозрительных бомжей обозревал мир в клеточку, пока Пахом ездил в общагу за деньгами.

Вот так за долгими беседами и проходили наши последние дни в Питере. Но, помимо всего прочего, нельзя не вспомнить об одном маленьком герое, который тоже являлся частью нас. Я говорю о малышке Майкле. Его судьба беспокоила многих, не хотелось бросать его одного в этом огромном городе, где он вынужден будет скитаться один, и мало ли что с ним может случиться. Татары его с собой забрать не могли, поскольку у обоих в Астрахани дома были коты.

Положение спас весельчак Лёша, который уже давно приглядывался к Майклу и, в принципе, ещё, наверное, с осени знал, что возьмёт этого кривоногого к себе домой. У всех сразу вырвался облегчённый вздох, поскольку оставлять малыша было, действительно, жалко…

Так хотелось растянуть эти последние дни до бесконечности, но время не остановить. Часы с беспощадной скоростью летели вперёд, складываясь в короткие дни, и неумолимо приближали нас ко вторнику 13-го февраля. Времени оставалось всё меньше и меньше. Народ начал доставать чемоданы…

За окном было пасмурно, дул сильный ветер, и снег бешено кружился, выписывая замысловатые виражи. В этот день я встал рано, потому что сегодня был ПОСЛЕДНИЙ день, день моего прощания с Городом. Сегодня был понедельник, 12-ое февраля.

Завтрашний день — день отъезда — нельзя было считать таковым. Завтрашняя суета просто не позволит выплыть наружу моим эмоциям и не даст возможности предаться мечтам… А мне это просто необходимо было сделать. В душе большой романтик я просто не мог вот так уехать отсюда, причём навсегда. Мне многое нужно было сказать на прощание городу, который я полюбил всем сердцем, городу, с которым меня связывало много приятных воспоминаний, городу, который подарил мне лучшие годы моей юности, городу, которого я уже никогда не забуду…

Набросив пальто, я вышел из общежития один, не взяв с собой никого, ибо в этот момент мне никто не был нужен. Электричка метро отвезла меня на Невский проспект, и я оказался на широкой улице Большого Города.

Не обращая внимания на снующих туда-сюда прохожих, я медленно шёл по Невскому, вспоминая, как очутился тут впервые. Погода соответствовала моему настроению: почти невыносимая стужа, колючий снег, а над головой серое небо, не пропускающее ни единого луча солнца. Но мне было всё равно. Мороз щипал за уши, а я всё также медленно шёл к своей цели — своему волшебному месту.

Никто не знал об этом, но у меня было своё любимое место в Питере, которое для меня было по-настоящему магическим. Это была Пушкинская площадь — площадь на стрелке Васильевского острова напротив Военно-Морского музея. Это нельзя никак объяснить, но эта небольшая часть Питера в виде полукруга многое значила для меня. Именно здесь я ощущал всю волшебную ауру Петербурга каждой клеточкой своего тела, пропитываясь магнетизмом города Петра. Я приходил на это место всегда, когда на душе скребли кошки, и только тут я успокаивался. Здесь меня переставали мучить проблемы, и здесь я находил возможность спокойно поразмышлять обо всём.