Гай Берт - Яма

— А мне здесь даже нравится, — призналась Алекс. — Конечно, здесь не слишком удобно, да и тесновато, раз уж на то пошло. Но мне кажется, что, если постараться, тут можно навести уют. Шторки повесить, разложить симпатичные коврики. Ну, понимаете.

— Очень смешно, — фыркнула Фрэнки. — С ума сойти. Ха-ха.

Майк прикинул, что походники к этому времени уже преодолели гору или две. Он был в предыдущих экспедициях и, по правде говоря, остался очень доволен. Но ради возможности поучаствовать в одной из проделок Мартина стоило пожертвовать чем угодно. Вот почему, с горечью подумал Майк, он и заперт в подвале корпуса английского языка, вместо того чтобы стоять над границей вечных снегов в Скалистом краю [1]. Майк оглянулся: остальные разбирали вещи на подвальном полу. Рядом полулежал Джефф, опершись о локоть, и рассеянно копался в рюкзаке и вывернутой из него куче смятой одежды вперемешку с банками консервов.

— Не понимаю, почему этот подвал до сих пор подо что-нибудь не приспособили, — сказал он. — Могли бы устроить здесь отличную общую комнату, или музыкальный зал, или что-то в этом роде.

— Да в Нашей Любимой Школе половина помещений не используется, — презрительно заявила Фрэнки. — Отец говорит, что им нужно сменить руководство.

— В таком случае твоего отца поддерживают все ученики, — сострил Джефф.

— Фрэнки права, — в разговор вступила Алекс. — Таких мест полно по всей школе. Взять хотя бы то крыло за кабинетом физики. Для чего оно? Туда никто никогда не заходит.

— Там коллекция бабочек, — внезапно произнесла Лиз. Когда она заговаривала, Майка всегда охватывало легкое изумление. — Они открывают его примерно раз в пять лет.

— Серьезно? — Джефф уставился на Лиз. — Бабочки?

— Неудивительно, — фыркнула Фрэнки. — Спорим, это очередной дар или наследство. Все только и делают, что дарят или завешивают нам всякую ерунду.

— Завещают.

— Какая разница.

— Настоящим завещаю Нашей Любимой Школе свою коллекцию фотографий, компрометирующих учителей, которую надлежит выставить в столовой, — провозгласил Майк.

— Я проголодалась, — сообщила Алекс. Сняла круглые очки в металлической оправе и принялась протирать стекла платком. — Может, перекусим перед сном?

— Посмотрим, что нам бог послал, — сразу же засуетилась Фрэнки.

Майк улыбнулся.

— Спокойно, дамочки, подходи по одному.

— Не важничай, придурок, — одернула его Фрэнки. — Так, тут написано: «Французский бутерброд». Я бы не отказалась.

— Французский бутерброд? — оживился Джефф. — Ужас как пошло. Эй, дорогая, может, попробуем французский бутерброд?

Майк поерзал, сползая вниз на спальном мешке, и закрыл глаза из-за режущего света лампы.

— Кажется, французский бутерброд — это когда высовываешь язык и слизываешь масло, — сказал он.

Алекс было прыснула, но виновато осеклась.

— Майки, это отвратительно, — заявила Фрэнки.

— Что отвратительно, так это твои чертовы сладости, — парировал Джефф. — Вкус у них слишком розовый.

Так все началось. Но помните, что мы тогда были очень молоды.

Прежде чем мы спустились в Яму, Мартин предупредил: «Это эксперимент с реальностью». Так он это назвал. Даже сейчас слышу его голос.

— Это слишком самонадеянно, тебе не кажется? — спросила я тогда, а он улыбнулся.

У Мартина была открытая, беспечная улыбка, озарявшая его круглое ясное лицо. Учителя считали Мартина вдумчивым, хотя немного заторможенным учеником, которому можно доверить ответственное дело. Он всегда вел себя дружелюбно, охотно болтал со старичком мистером Стивенсом о рыбалке или останавливался поглядеть на сад доктора Джеймса. Он был правильным, разумным юношей. Стэнфорд как-то сказал: «Этот парень чертовски хорошо управляет библиотекой». Его слова удивили и школьников, и учителей: Стэнфорд никогда никого не хвалил.

Мы тоже восхищались абсолютной и поразительной иллюзией, которую он создал. Мыто знали, что именно Мартин стоял за Гиббонским инцидентом; именно он сорвал речь в честь окончания семестра. Мартин был самым знаменитым бунтовщиком Нашей Любимой Школы. Его двойная жизнь в наших глазах была достойна преклонения и зависти. Возможно, если бы тогда мы присмотрелись повнимательнее, то смогли бы прозреть, догадаться, что он задумал. Но нам никогда не приходило в голову, что лживость Мартина состоит более чем из двух видимых нам слоев.

Забавно, как окружающие нас вещи меняются со временем.

Забавно, как время меняет нас.