Юрий Красавин - Русские снега

— Сергей Аркадьич обещал ещё принести, — горделиво похвастал Илюша, поймав взгляд Маруси.

Алешка что-то вынул из кармана и тайком разглядывал на ладони: уж не патрон ли опять?

— Что это у тебя? Дай-ка посмотреть, — сказал ему Ваня.

Оказалось, значок из оксидированного металла: орёл с крыльями, распахнутыми горизонтально; по орлу красная эмалевая лента с надписью «Армия освобождения России».

— Что, тоже подарок? Или… сам взял?

Алешка не успел ответить: в кухне вдруг раздался громкий выстрел; все вздрогнули. На залавке одновременно с выстрелом разлетелась на части пустая кринка, несколько черепков упали на пол. В чреве самовара зашипело, из него повалил белый пар, и струйка кипятка потекла не из краника, а сбоку, из образовавшейся вдруг дырочки с рваными краями.

Братья переглянулись. На лицах их не было испуга — только торжество и восторг. Секунду или даже больше Ваня онемело смотрел на самовар, потом отпихнул мать, чтоб она не стояла «в зоне обстрела», а сам встал, загораживая её и ребятишек.

— Сколько там? — спросил он у старшего, Илюши.

То оглянулся на братьев:

— Сколько, говори! — закричал Ваня.

Илюша испуганно показал один палец. Ваня шагнул в кухню, опрокинул самовар и вытряхнул из его нутра бессильно шипевшие угли прямо на пол. Так и есть: в луже кипятка среди черных углей лежала разорванная гильза от винтовочного патрона.

Распахнулась дверь и в избу вбежал офицер:

— Кто стрелял?

Ваня показал ему ещё горячую гильзу. Пар валил и кухни, как из бани.

— Вот он, пятый! — сказал офицер и укоризненно уставился на ребятишек. — А я-то вам верил! Вы мне слово дали! Сказали, что четыре патрона у вас отобрали, а пятый вы бросили в колодец. Вы обманули нас!

Братья построились рядком спинами к печке — заняли оборону, обеспечив себе крепкий тыл.

— Это постыдное вероломство, господа! — возмущался Сергей Аркадьич.

— Зимогоры, а не господа, — поправила Веруня, неторопливо вошедшая следом. — Хулиганьё! Отпетые головушки. Самоубьются они у меня, ей-богу.

Илюша был смущён, Никишка делал вид, что он тут совершенно ни при чём. А самый младший, Алёша, смотрел вызывающе: если, мол, вы все против нас, то мы ещё посмотрим, чья возьмёт.

Офицер сдвинул на залавке черепки — стала видна в обоях дырочка: пуля вошла в стену.

— Как же так, — повторил он. — Ведь тут речь о вашей чести, господа. Или для вас это пустой звук?

— Ай, да не расстраивайтесь вы, Сергей Аркадьич! — сказала Веруня. — Им что говори, что нет. Слава Богу, обошлось, и ладно.

— Вера Павловна, вы сознаете ли… они погибнуть могли!

— Они у меня могли погибнуть по десять раз на дню, — хладнокровно отвечала Веруня. — Вот погодите, еще что-нибудь утворят. У них возраст такой!

— Приятно познакомиться с вами, юноша, я слышал о вас очень много хорошего, — уже успокоенно сказал офицер великолепным баритоном (все-таки это он пел давеча под гитару!) и протянул Ване руку. — У вас мужественное лицо, как у воина, побывавшего в сражениях.

— Мои сражения впереди, — со всей серьезностью отвечал Ваня.

— Шрамы украшают мужчину. Я выражаю вам уважение.

Промедлив всего мгновение, Ваня протянул ему руку, и в ответ ощутил крепкое пожатие. Теперь только он мог разглядеть ухажера Веруни: прямые брови, хрящеватый нос, жесткая линия рта… нет, это никак не соответствовало Ваниному представлению об аристократической внешности. Никакой он не князь — просто офицер, военный человек. У князя должно быть холеное лицо, изнеженные, почти женские руки, обязательно перстень на пальце, да и не один! А у этого лицо обветренное, рука лопатой, как у мужика деревенского. Но не потому ли Ваня почувствовал, что одновременно с рукопожатием попал под обаяние этого человека. Ощутив чужую власть над собой, Ваня нахмурился и мобилизовался для сопротивления, как давеча братцы-ухарцы.

— Не родня ли вам полковник Сорокоумов? Достойный человек, георгиевский кавалер, из столбовых дворян…

— Нет, мы родством с дворянским сословием не отмечены, — твердо сказал Ваня.

— Да откуда знать-то! — подала голос Маруся.

Офицер оглянулся на нее.

— Все сословия перемешались при Советской-то власти, пояснила она. — Многие скрывали свое происхождение, и сами скрывались. А у нас и помещики жили. Как знать, может мы с ними в родне.

— Мы из хлебопашцев, — опять с твердостью в голосе сказал ее сын. — То есть самого благородного происхождения.