Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»

У Люка екнуло сердце.

— Но тогда бы ты не узнал, что я есть.

— Что?

— Конечно, узнал бы, — тут же вмешалась Рут, раскрывая портфель. — Он бы взял тебя с собой. Только не забудь, — сказала она, обращаясь к Коди, — если Люк поедет с тобой, захватить пенициллин, таблетки от сенной лихорадки и зубную пасту с фтором. Слышишь?

Коди засмеялся, но так и не сказал, возьмет с собой Люка или нет.

В тот вечер Коди впервые пришла в голову эта странная мысль. Внезапно. Они втроем играли в «Монополию» у него на кровати. Коди, как всегда, выигрывал и предлагал Люку взаймы, чтобы тот мог продолжать игру.

— Да нет, не надо, я, наверное, проиграл, — сказал Люк.

Последовала крохотная пауза, будто на миг замерло сердце. Коди взглянул на Рут, которая считала свои купчие, и сказал:

— Он говорит точь-в-точь как Эзра.

Она нахмурилась, разглядывая купчую на Болтик-авеню.

— Разве ты не слышала, что он сказал? Точь-в-точь как Эзра.

— Да?

— Эзра поступил бы точно так же, — сказал Коди Люку. — Твой дядя Эзра. С ним было скучно играть. Он никогда не брал взаймы, ничего не закладывал, даже такую малость, как железная дорога или насосная станция. Он тут же опускал руки и сдавался.

— Но ведь… ясно, что я проиграл, — сказал Люк. — Это просто вопрос времени.

— Иногда мне кажется, что ты скорее сын Эзры, чем мой.

— Коди, что ты говоришь! — упрекнула Рут.

Но было уже поздно. Слова повисли в воздухе. Люк чувствовал себя ужасно и с трудом доиграл до конца. (Он знал, что отец всегда был не особенно высокого мнения об Эзре.) А Коди, хотя больше и не возвращался к этой теме, весь вечер брюзжал.

— Да сиди же ты прямо, — повторял он Люку. — Не горбись. Сиди прямо. Господи, до чего же ты похож на кролика.

При первой возможности Люк пожелал родителям спокойной ночи и ушел спать.

Утром все вновь было прекрасно. Коди опять писал что-то, разбирал свои бумаги, еще раз посовещался по телефону со Слоуном. Рут сварила курицу, чтобы к ужину она остыла — так вкуснее. Каждый раз, когда Люк проходил мимо открытой двери, Коди говорил ему что-нибудь ободряющее.

— Ты что такой кислый? — спрашивал он. Или: — Заскучал, сын?

Странно, что он называл Люка сыном, совсем на него не похоже.

Обедали они днем, в спальне, — сандвичи и картофельный салат с майонезом, как на пикнике. Зазвонил телефон, погребенный где-то в простынях, но Коди запретил брать трубку, пока они не дообедают. Он был уверен, что звонит его мать. Все трое притихли, словно тот, кто звонил, мог их услышать. Когда звонки умолкли, у Рут вырвалось:

— Бедная, бедная женщина.

— Тоже мне, бедная! — фыркнул Коди.

— Нехорошо получилось!

— Если бы ты знала ее поближе, ты бы так не говорила.

Люк ушел к себе и принялся разбирать старые модели самолетов. Из спальни доносились голоса родителей.

— Послушай, Рут, — говорил Коди. — Так оно и было. Я скопил денег ко дню рождения матери, всего четырнадцать долларов, а Эзра ни цента, понимаешь?

Люк порылся в деревянном сундучке — единственный предмет, составлявший его личную собственность. Этот сундучок сопровождал его во всех переездах с тех пор, как он себя помнил. Сейчас он искал там отклеившееся крыло от реакторного самолета. Крыла не нашел, зато обнаружил кожаный мешочек со стеклянными шариками — как он дорожил ими когда-то! В стекле, точно в минеральной воде, виднелись пузырьки воздуха. Еще он отыскал рогатку, сделанную из обрезка автомобильной камеры, и дудку, пыльную дудку из черной пластмассы, на которой он, первоклассник, вместе с другими мальчишками на утреннике в День матери исполнял песенку «Белые цветочки». Он попробовал сыграть ее сейчас: «Белые цветочки на хрупких стебельках…» — и вспомнил всю до конца, ноту за нотой. Встал и пошел в комнату родителей, чтобы сыграть им песенку: «Белые цветочки укроют мою…»

— Это невыносимо! — крикнул отец.

Люк опустил дудочку.

— Ты что, нарочно? — набросился на него Коди. — Решил изводить меня?

— Что?

— Коди, дорогой… — начала Рут.

— Ты преследуешь меня, так, что ли? Спасу от него нет! Полжизни я провел с тихоней Эзрой и его проклятой деревянной дудкой — и вот наконец-то вырвался. Так нет же — все сызнова! Ей-богу, это заговор! Ей-богу, меня еще и на свете не было, а кто-то уже решил, что всю свою жизнь я проведу среди людей, которые лучше меня, от природы лучше, без всякого старания, и все их любят, а я… где бы я ни был, меня так и будет преследовать эта чертова снисходительная улыбка или какая-нибудь идиотская песенка, вылетающая из окна…