Юрий Красавин: После полуночи

Я оторвался от книги, вздохнул, стал собираться. Жена посмотрела на меня вопросительно.

— Ты куда это, на ночь-то глядя? — спросила она. — Посмотри, какое ненастье там.

Что-то затосковало во мне, как бы заскулило; печальная нота зазвучала в душе. Я глянул в окно: ветер безжалостно трепал березы под нашей лоджией; уличный фонарь отчаянно качался и мигал; по Волге тяжело, медленно плыл буксир с баржей, борясь с волнами и ветром.

— Не ходи, — сказала жена. — Уже поздно, и дождь хлещет.

И не следовало мне выходить на улицу в этот вечер, тем более в такую позднюю пору, но я еще накануне обременил себя обещанием позвонить знакомым в Москву — и чего это мне втемяшилось! — а в случае междугородних разговоров (домашнего телефона у меня нет) приходится идти на почту — на другой конец улицы нашей, где торговый центр, там главный узел связи. Я надел теплый свитер под пиджак., плащ застегнул на все пуговицы, поднял воротник…. Она смотрела на меня почему-то встревоженно: думаю, ее тоже тяготило нехорошее предчувствие. А во мне душевный скулеж стал явственней.

— Был человек в земле Уц, — бормотал я, спускаясь по лестнице: лифт уже не работал. — Ходил в полночь на почту…

Я вышел из нашего подъезда — ветер по-разбойничьи набросился на меня и окропил водой, как с банного веника. Для очкариков дождь — несчастье: окружающий мир тотчас исказился и потерял очертания. Да и не было в этом мире ничего очерченного четко: облака неопределенной формы мчались вверху, ветер раскачивал деревья, дождь словно сеткой занавесил дома нашей улицы. Лужи были черны, как и асфальт, они расплескивались у меня под ногами.

Но в эту ненастную пору не один я оказался под открытым небом. Дом наш этаким сапожком, и как раз на углу, где «носок», темная фигура качнулась ко мне:

— Мужик, в морду хошь?

— Нет! — сказал я решительно и головой мотнул, и отстранился от него.

— А может все-таки хошь? Ты скажи, я дам.

— Ни малейшего желания, — отвечал я ему.

Каждый раз, выйдя из дома, я попадаю в какую-нибудь передрягу, будь то днем ли, ночью ли… Такой уж город.

— А то давай дам, а? — не отставал он. — Я могу.

И уже шагал рядом, примеряясь.

— Да пошел ты… козззёл! — сказал я ему яростно.

Он отшатнулся, а мне пришлось прибавить шагу. За спиной у меня шлеп-шлеп по лужам. Оглядываться не хотелось — это было бы уже проявлением трусости. Кажется, отстал… оторвался я от него.

Пошлое кулачное действо никак не могло вдохновить меня. Но иногда ведь обстоятельства диктуют свою волю. Хочешь не хочешь, а бываешь вынужден дать ближнему по морде.

Вот если рассудить здраво, что этому типу нужно было? Я его толкнул? Или взглянул неприветливо? Или слово обидное сказал? Ни то, ни другое, ни пятое и ни десятое. Я просто шел мимо, вежливый и культурный человек, еще несущий домашнее тепло и благородный строй мыслей. Но дело тут вот в чем: он выполняет волю славного града нашего по отношению ко мне, гражданину его.

Исполняющий волю города не устремился за мной, отстал. Но это ничего не означает: найдутся другие исполнители. Все здесь враждебно мне, вплоть до природных стихий: ветер сразу усилился, едва я вышел на улицу; и дождик стал обильнее; и лужи сами собой подплескивались мне под ноги, а брызги взлетали как-то так, чтоб непременно замочить мои штаны до колен.

Неприятный скрежет железа по асфальту стал раздражать меня: две милицейские машины с мигалками конвоировали третью, а та третья являла собой жалкое зрелище. «Иномарка, — отметил я не без удовлетворения. — Есть Бог на свете». Владельцы этих иномарок днем и ночью гоняют по улицам на предельной скорости. Уж скольких покалечили, а все неймется. Вот кто-то из них доездился. Не все-то ему других давить, и сам пострадал. Небось, увезла его «скорая помощь», а «тачку» иностранного производства волокли, надо полагать, на милицейский двор, как вещественное доказательство — вещдок.

Эти две конвойные машины и между ними покалеченная ехали так медленно, словно на кладбище, и скрип-скрежет был столь жалобен и печален, что все это очень напоминало похоронную процессию, причем жутковатую: никого в кабинах не видно, словно автомашины совершали погребальное дело без участия людей. Может, так оно и было: чего не случается у нас в Новой Корчеве!