Альфия Умарова - О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник)

А действительно — отчего? Оттого ли, что помнить хорошее не составляет труда, это — легко и приятно. А вот плохое, неприятное… О, чтобы разбираться с этим, требуется работа души, мозгов. Анализировать нужно, пытаться поставить себя на место «оппонента», понять его.

Зачем? Начнешь так анализировать, глядишь, да и сам виноватым окажешься. Не такой уж ты хороший, оказывается, каким всю жизнь хотелось казаться. Не такой добрый, не такой бескорыстный. А эгоизма сколько «вдруг» повылезает…

Воспоминания и следующее за ними копание в себе всегда чревато находками, которые хочется тут же, пока никто не увидел, закопать снова, поглубже закопать. Такие находки способны лишить покоя и сна, потому как нет ничего сильнее, чем наши пороки, являющиеся продолжением достоинств. И наши минусы и наши плюсы одновременно дают нам силу и делают уязвимыми. Словом, делают нас людьми.

Вспоминаю сейчас один случай из своей жизни, произошедший давным-давно. Это даже и не случай, так, эпизод, который, возможно, своей на первый взгляд незначительностью и не стоит упоминания. Но мне он запомнился, засел в памяти занозой, которая, будучи задетой ненароком, вскользь, и теперь вызывает боль, саднит даже много лет спустя.

Я приехала в Питер в отпуск. Было мне тогда чуть больше двадцати. Остановилась у подруги — девочки Тани, замечательного человечка с глазами мечтательными, лучистыми и открытой и чистой душой. Доброта ее была не показушной, рассчитанной, как у иных доброхотов, на зрителя и обязательное ответное чувство, а исходившей из глубины ее сущности. Она любила весь мир, каждое его создание. И бросившего их с братом Митькой совсем маленькими отца любила, а «предательство» оправдывала жизненными обстоятельствами и трудным характером своей матери, резкой на слово и скупой на ласку. Таня очень тосковала по нему, берегла те немногие воспоминания, что остались у нее об отце — слабом безвольном человеке, которого раздавила властная и сильная жена. Его «подобрала», как говорила об этом мать с презрением, другая женщина, скорее всего более мягкая и мудрая, и увезла в другой город. Он регулярно присылал им оттуда алименты, а мать всегда громко, не стесняясь в выражениях, ругалась, что денег этих ни на что не хватает, что сделал, наверное, справку, подлец, о маленькой зарплате. Приходили и открытки к праздникам, которые мать демонстративно выбрасывала в мусорное ведро, а Танюшка потом украдкой их оттуда доставала, обтирала и хранила в коробке из-под конфет.

Именно с этой коробкой появился в их квартире однажды отец, года через два после того, как ушел от них. Мать еще не вернулась с работы, и они с братом были дома одни. Звонок в дверь раздался, когда за окном начали сгущаться ранние в эту пору питерские сумерки. На пороге стоял отец. Таня сразу узнала его. Он был абсолютно трезв, нервно-возбужден, теребил в руках шапку, не зная, куда ее деть, пока не засунул в карман пальто. Он неловко обнял Танюшку. Митька стоял в сторонке и настороженно смотрел на чужого дядьку — отца он не помнил совсем. Отец достал из-за пазухи коробку конфет: «Вот дурья голова, забыл совсем. Доченька, Митяй, угощайтесь». Митька-сластена, конечно, сразу же схватил яркую, пахнущую шоколадом коробку и умчался с ней в комнату. А Танюшка всё смотрела и смотрела на своего папку, и такое счастье переполняло ее, что она боялась пошевелиться, чтобы его не спугнуть. Они так и стояли в тесной прихожей, негромко разговаривая и напряженно вслушиваясь в шаги на лестнице — оба с тревогой ждали возвращения с работы матери.

Вскоре она пришла, как всегда уставшая и взвинченная. Что произошло потом, Тане не хотелось вспоминать. Мать, топчущая сапогами конфеты, вытряхнутые из коробки на пол. Виновато вжавшийся в вешалку с детскими пальтишками отец. Ревущий от страха перепачканный шоколадом Митька. И она сама, взиравшая на мать с мольбой… Тогда отец, не сказав ни слова, обнял Танюшку, стараясь не смотреть ей в глаза, полные слез, вышел в дверь и долго стоял еще этажом ниже на площадке у лифта, куря одну сигарету за другой и не вытирая мокрого лица. А Таня… Таня успокоила брата, который все всхлипывал: так жалко было ему испорченного лакомства, умыла его и уложила спать. Потом собрала в совок раздавленные конфеты, сладко и пряно пахнувшие ванилью, вытерла пол и заглянула в комнату матери. Та лежала лицом к стенке, вздыхая протяжно и громко. Таня хотела было подойти к ней, но так и не смогла себя заставить.