Виктория Лебедева - В ролях (сборник)

Хлопнула входная дверь, затем кухонная:

— Доченька, ты дома?

Гербер метнулся к брюкам, но надеть не успел, только заслонился. В дверях стояла Галина Алексеевна. Любочка глупо и блаженно улыбалась. Она и не подумала прикрыться, даже подол не одернула.

— Что-о-о? Что… здесь… происходит?! — прошептала Галина Алексеевна, и щеки ее покрылись пунцовыми пятнами.

— Я… Прошу прощения, мадам, мы еще не знакомы, я еще не знаю вашего имени, но прошу… прошу руки вашей дочери! — выпалил перетрусивший Герой Берлина и, как был в одних носках, прикрывая смятыми штанами причинное место, пал перед Галиной Алексеевной на колени. Даже руку попытался поцеловать.

Дальше, по правилам драматургии, последовала немая сцена.

Макар Иваныч и Юрка хохотали.

Поначалу, увидев на пороге бледного всклокоченного Гербера — с сизым фингалом в полщеки, в помятом костюме, из-под которого торчала мокрая рубаха, — они здорово перепугались. Кинулись расспрашивать, что да как, но Гербер хмуро отмалчивался. Мать Юркина вышла было в сени на шум знакомиться с новым человеком, да только руками всплеснула, заохала и побежала до погреба — за льдом. Да и Юрка, признаться, планировал представить родителям своего однокурсника в более солидной и спокойной обстановке. Гербер был шестью годами старше Юрки, и с ним Юрка сам себе казался взрослым степенным человеком (хотя, по правде говоря, Гербер и степенность были совершенно несовместимы).

Суета и охи понемногу утихли, мать собрала на стол, и теперь, под самогончик, под домашнюю картошечку и соленые огурцы, поуспокоившийся Гербер самым подробным образом рассказывал о сегодняшних приключениях, а мужики хохотали. Гербер, легкий человек, в конце концов стал смеяться вместе с ними. Только Юркина мать за весь вечер даже не улыбнулась ни разу, она гремела посудой у рукомойника и внимательно прислушивалась к мужскому разговору.

— Ну, ты даешь! Не ожидал! Я к нему, как к старшему товарищу, а он… а он тут… ну, не могу! — веселился Юрка.

— Да кто ж ее знал, что она девица еще? Кабы тебе такая богиня сама дала, отказался бы, что ли? Поди попробуй. Спорим на что хочешь, не удержался бы!

— Да… Любка — девка видная, — поддакнул Макар Иваныч. — Эх, ребятки, где мои двадцать лет?..

— Уж ты бы помолчал, кобелюка старый! — сердито сказали от рукомойника и угрожающе звякнули тарелками. Макар Иваныч на жену даже не оглянулся.

— Вот уж никогда бы не подумал, что Любка девица еще, — удивлялся Юрка. — Она же с Миролетовым гуляла. Года два, если не больше. Да, кстати, видел бы ты этого Миролетова. Башка — во, кулачищи — во! Дружки его — это цветочки еще. Застань тебя с Любкой сам Миролетов, ты бы костей не собрал. И никакой бокс не помог бы.

— Да что Миролетов, — поежился Гербер. — Видел бы ты лицо ее матери, когда она нас застукала!

(Тут Гербер уморительно и довольно похоже скривился, вытаращил удивленный здоровый глаз.)

Юрка и Макар Иваныч снова покатились со смеху.

— Ну… И что ж ты сделал?

— Что сделал, что сделал… Предложение сделал.

— Что-о?!

— А что мне, по-твоему, оставалось? Я без штанов, у нее юбка выше головы задрана… Поймали, так сказать, с поличным…

— И что ж ты теперь делать думаешь?

Гербер пожал плечами.

— Может, уехать тебе? — предложил Макар Иваныч. — Сегодня же и поезжай, с машиной я договорюсь.

— А… — Гербер обреченно махнул рукой. — Паспорт-то у нее остался.

— У кого, у Любки?

— Да не… У матери. Отдал, дурак, с перепугу.

— Ай да Алексеевна! Ей пальца в рот не клади! — восхитился Макар Иваныч.

— Может, сходить? Попросить по-хорошему? — осторожно предложил Юрка.

От рукомойника снова послышался грозный звяк посуды. Вытирая руки о сизое вафельное полотенце, Юркина мать вразвалочку подошла к столу. Подошла и полотенцем об стол как хлестнет:

— Что регочете, кобели проклятые?! Все вы, поганцы, на одну мерку. Дело сделали и на попятный! А баба — вертись как хочешь. И ты, хрен старый, туда же. Чему молодежь учишь?

— Ну, мать разошлась! — усмехнулся Макар Иваныч.

Но она эту реплику мимо ушей пропустила, обратилась прямиком к Герберу.

— Ты, — говорит, — Гербер, человек молодой, образованный. А Любаша — девка хорошая, хозяйственная. А и женись, чего же не жениться? Сколько тебе лет, двадцать пять?

— Двадцать шесть.

— Ну вот, двадцать шесть. Пора и остепениться, чего бобылем ходить? Мой-то старший в позапрошлом году тоже натворил делов, да сам в экспедицию шасть. И чего хорошего-то? Девку на почистку да в Красноярск — с глаз долой. А мать ее до сих пор не здоровается. Тузика нашего чуть не отравила со злости. Да я ее не виню, виноват Мишка. Кругом виноват. Только собака-то тут при чем? А не сбеги он — сейчас, глядишь, жили бы как люди, я бы внучека нянчила. И никакой тебе трагедии. Женись, дело говорю. Пожалей девку. Любка — девка видная, ладная. И хозяйственная, вся в мать.