Валентина Соловьева - Ничего страшного

Конечно, она чувствовала себя ужасно. Токсикоз замучил. Отекала сильно. Никуда не выходила из дома. Погасла как-то, посерела, сжалась. Точно червь ее невидимый точит, высасывает жизнь по капельке. Странно даже — анализы все нормальные, никаких нарушений нет, а Люська чахнет и чахнет. Гришуня сам не свой ходит, больно смотреть на него. Виноватый такой. Топчется, суетится, в глаза ей заглядывает: “Люсенька, Люся…” Я уж говорю: “Да ты не переживай, это бывает у беременных. Разродится — все пройдет…” Убеждаю его, а заодно и себя, а сама чувствую — нет, что-то здесь не то…

Только незадолго до родов Люська мне призналась:

— Ты знаешь, я боюсь его… Мне все время кажется, что там у меня в животе что-то ужасное… Что-то черное, скользкое… Оно шевелится день и ночь, и я боюсь спать. Мне снится, что оно вылезает и душит меня…

— Брось… — сказала я с жалкой улыбкой. — Просто ты мало двигаешься, мало бываешь на свежем воздухе… Выйди, прогуляйся перед сном — сразу перестанет разная чушь мерещиться!

— Холодно, — поежилась она, глядя за окно, — Дождь…

В роддом ее увезли в середине декабря. Была ветреная, промозглая ночь. Гришка сразу позвонил мне, я примчалась к нему домой, мы сидели на кухне, по очереди бегая вниз к телефону. Часа в два сообщили — дочка…

Утром Гришка пошел в роддом, я хотела с ним, а он говорит: “Не надо, я один”. Ну, понятно.

Так что я все узнала гораздо позже, только к вечеру, когда вернулась с работы. Сначала забежала к Гришке, звоню, звоню — никто не открывает. “А, — думаю, — наверное, он в роддоме торчит”. Рванула туда — нет. Обращаюсь в справочную: “Как самочувствие Бураковых, матери и ребенка?” И вот тут-то мне все и выкладывают. Трагический случай. ЧП в роддоме. Халатность и небрежность медперсонала. Виновные будут строго наказаны.

После родов Люська потеряла много крови, ей поставили капельницу с физраствором. Молоденькая сестричка, — кажется, практикантка, — которую оставили приглядывать за ней, задремала в уголке на стуле. Люська вытащила трубки, дотянулась до стола, где лежали инструменты, взяла скальпель и перерезала вены на обеих руках. Спасти ее не удалось. Врачи считали, что это приступ родильной горячки. Временное помрачение рассудка. Так и Гришке объяснили. И мне тоже.

Но я знаю, что это было совсем не так. Просто она вспомнила. Как, не знаю. Но вспомнила все.

— А девочка?… — спросила я безжизненно дряблым голосом.

— С девочкой все нормально. Вес — три девятьсот пятьдесят, рост — пятьдесят три сантиметра. Патологий нет…

Гришку я разыскала только к ночи. Он сидел один на лавочке в сквере. Шапку где-то потерял. дождь лил ему за шиворот.

— Пойдем, — сказала я ему. — Пойдем домой, Гриша.

— Зачем? — удивился он.

— Пойдем, — тоскливо повторила я.

— Я никуда не хочу идти, — капризно сказал он. — Я буду сидеть здесь. Всегда!

“Пьяный”, - поняла я и больше не стала ничего говорить. Сгребла его с лавки и потащила домой. Он упирался, что-то бормотал, размахивая руками.

— Куда ты меня ведешь? — возмущался он. — Оставь меня. Разве ты не понимаешь, что я хочу умереть?

— Понимаю, понимаю, я все понимаю… Только пойдем! Пожалуйста, пойдем, Гриша…

Дома я влила в него еще полбутылки водки, которую обнаружила в холодильнике. Заставила переодеться во все сухое. Он путался в рукавах, плакал, потом свалился на диван и захрапел.

Я пошла на кухню и допила то, что осталось. Плакать я не могла. Ничего я не могла.

Утром приготовила ему завтрак, убежала на работу. Вечером прихожу — еда как стояла, так и стоит. Он трезвый, глаза сухие, лицо кожаное, губы сжаты до белых полосок.

— Девочку я назову Людмила, — отрывисто сказал он.

Я быстро-быстро закивала головой: “Да, да, конечно”.

— Я матери своей звонил, — продолжает он, — просил приехать. Но она не может. Говорит — давай, я девочку к себе возьму.

— Ну?

— Я не согласился. Это моя дочь. Это единственное, что осталось от Люси. Она должна быть со мной.

— Правильно, — пробормотала я.

Он оформил отпуск и через неделю привез Милочку из роддома. Девочка была беспокойная, орала ночи напролет. Гриша очень старался, но один бы он все равно не справился. Утром перед работой я бежала в молочную кухню. Вечером неслась, сломя голову, закутывала Милочку в одеяло, вывозила в коляске на улицу, чтобы дать Грише немножко отдохнуть. Потом кутала ее перед сном. Стирала, гладила пеленки…

Выхожу часов в двенадцать — Костя топчется на улице.