Тадеуш Ружевич - Грех

Странное это было чтение: у него складывалось впечатление, будто что-то скрывается за текстом… тайна мертвых, едва намеченная придворная интрига как предлог, сговор покойников, борьба Сторожа и Князя за жизнь… но также немощь самого автора, как будто эта драма угасала внутри него, как будто замысел догорал в диалогах и мнимых действиях. Будто герои драмы хотели ее покинуть, выйти за жесткие рамки пьесы и перейти в рассказ, в прозу… потому что пьеса — это, прежде всего, действие, а рассказ — успокоение, остановка… а этот тип, этот Кафка… не хотел действовать. Генрик вернулся к предисловию и нашел подчеркнутый им фрагмент: «Две возможности: стать нескончаемо малым или быть им. Второе есть совершенство, а тем самым — бездействие, первое есть начало, а тем самым — действие». Видимо, в этой незавершенной драме автор нашел для себя единственный выход: Камергер, Обер-гофмейстер, Княгиня составляют лагерь жизни, Сторож и Князь принадлежат к лагерю смерти, хотя с виду живут и сражаются с умершими. Глава лагеря покойников — один из предков правящего Князя, Герцог Фридрих… более коварное, чем он, «нежное, влажное и неприятное на ощупь существо, графиня Изабелла» называет имя живого правящего князя Лео, требует допустить ее «к князю Лео, чтобы протянуть ему руку»… Дождь монотонно стучал, будто с неба сыпалась крупа. Постепенно дождь усиливается, переходит в ливень. За окном висит серое, шумящее полотно, которое сильные порывы ветра сдувают и возносят над полем и лесом. Генрик протянул руку к сумке и достал из нее конфету с апельсиновой начинкой. Прикрыл глаза.

«Любимая Моя Жена! Прошло всего две недели, как Ты уехала, а мне кажется, что прошел месяц и целый год. Через неделю мы возвращаемся домой и к Тебе. Сразу после Твоего отъезда в нашем холостяцком жилище воцарились мужские порядки или, как Ты говоришь, «бардак». Каникулы, отпуск, отдых превращают нас в детей, даже не в студентов, а в детей. Освобожденные от ежедневного ритуала жизни и работы ради хлеба насущного (с маслом и колбасой или с ветчиной… я, впрочем, предпочитаю, как Ты знаешь, хороший зельц и кровяную колбасу), мы, отпускники и отдыхающие, к тому же освобождаемся, под свою ответственность, а скорее безответственность, от необходимости быть серьезными, от навязанного вместе с одеждой способа мышления… и от диеты! Мы начинаем есть конфеты и шоколадки, читаем глупые романы и детективы, бегаем по дорогам и лесам в коротких штанишках… Нас начинают одолевать соблазны… Нам не дают покоя грехи детства: страсть к сладкому, леность, нечистоплотность. Нам постоянно не хватает времени, хотя мы ничего не делаем: я, например, собираю с Ромеком какие-то палочки, корни, шишки, птичьи перышки, ракушки и т. д. На пляже мы с ним строим замки, которые стережем по-ребячески страстно и преданно, словно рыцари. Дети сооружают из песка целые города и прекрасные крепости, которые ночью размывает и уносит волна. Сегодня пасмурно. После Твоего отъезда не было ни одного солнечного дня. Все время капает, моросит, льет или хмурится. Собаки разлаялись в пятом часу, но я после того, как проснулся и умылся (знаешь это умывание!), снова залез в постель и начал читать рассказы, о которых когда-то Тебе говорил. Мне хочется, чтобы Ты как-нибудь в свободное время прочла их… хотя, возможно, они покажутся Тебе скучными. Они очень странные. Ну, хватит о «странностях». Я встал около семи, надел резиновые сапоги, плащ, взял «палку от бешеных лисиц» и пошел в лес. Сразу за рябиной, как только я миновал полосу ржи, откуда-то выскочили три кролика и пустились наутек так, что подняли тучи пыли, только и мелькали белые пятнышки под хвостиками. На ветках, на иголках сосен висели капельки дождя, в колеях стояли лужи. Между вырубкой и полями пахло колосьями ржи, сладкими кормовыми травами… Видишь, как мы в этих городах дичаем! Трава — для нас трава, дерево — дерево… это кормовое растение, наверное «птиценожка», точно я уже не помню… у него бледно-голубые цветочки. Обязательно нужно купить атлас луговых и кормовых растений. Что мы, собственно, в этих наших библиотеках держим? Кролики разрыли всю горку. Полно ямок и дыр, виден золотистый песок перед норками. Иногда мне хочется залезть в такую нору. Наверно, у кроликов там тепло и тихо? И безопасно. Я прошел немного по просеке и дошел до места, где лежали заржавевшие сельскохозяйственные машины и стояли остатки разрушенного коровника из красного кирпича. Сюда во время войны упали бомбы, остались еще очертания хозяйства какого-то немца. Сейчас все заросло высокой травой и дроком. Но я описываю Тебе кроликов, а Ты наверняка (знаю Тебя хорошо) вместо того, чтобы ходить на «процедуры», следишь за покраской квартиры или настилкой и циклевкой паркета. Ты неисправима и в наказание поедешь со мной на Новый год в Будапешт… Ребенка подкинем маме. Целую Твои глаза, губы, волосы, руки и колени — Твой верный и не самый плохой Муж».