Тадеуш Ружевич - Грех

Вчера перед сном мы говорили о Гамлете. Ты спрашивал, неужели у Гамлета не было иного выхода и он обязательно должен был «наломать дров».

— Разумеется, все могло как-нибудь уладиться, — ответил я, — но тогда не получилось бы трагедии.

— Папа, ты не веришь в духов?

— Нет.

— А как же тогда дух отца Гамлета?

— Это же театр… а театр в те времена не был тают серьезным, как сейчас. На сцене выступали духи, привидения, призраки, нужно было хорошенько развлечь людей… Теперь в кино тоже все возможно…

Мальчик заснул. Я слышал его ровное дыхание. Постепенно и я погружался в сон. В голове бродили бессвязные мысли о духе отца Гамлета. За окном в лунном свете мелькали тучи и уплывали все дальше и дальше.

Да, я кричу на него, потому что ревную. Когда я ехал сюда, то дал себе слово, что в течение трех недель не буду «поэтом». Впервые за последние двенадцать лет у нас появилась возможность побыть вдвоем. Я хотел быть ему «отцом» и другом. Но прошло несколько дней, и я заметил, что сын избегает моего общества. Нет, я неправильно выразился. Не избегает, а просто слишком мало обращает на меня внимания. Может, я чересчур докучаю ему вопросами? Может, эти вопросы кажутся ему лишенными смысла? Я спрашиваю его: «Что ты делаешь?», «О чем думаешь?», «Почему молчишь?», «Почему улыбаешься?», «Чего ты на меня глядишь?», «Почему сидишь, не бегаешь?», «Почему так много бегаешь?»

На третий день я начал делать записи в тетради. Это были какие-то бесплодные потуги. Искусственные, надуманные стихи. Я занимался этим без энтузиазма, но писал. В оправдание своего существования. То была жестокая и смешная иллюзия. Я вел игру с самим собой. Ставил на кон свое существование в «реальном" мире. Но бывают минуты, когда мне хочется кричать Тогда надо закрыть меня одного в комнате. Оно и лучше, что мальчик проводит время с чужими. Я это четко сознаю. И мне грустно, меня это угнетает. Я выглядываю в окно. Вижу моего мальчика. Он стоит с другими детьми возле машины. Знакомый врач поднял капот и объясняет им устройство мотора. Ребятишки, склонившись над мотором, следят за движениями его рук. Я выхожу из комнаты, но перед тем прячу тетрадь с набросками под подушку. В страхе, что кто-то в нее заглянет, прочтет.

Отправляюсь в город за газетами. Возвращаюсь через лес. Просматриваю газету. Мне присуждена премия за «поэтическое творчество».

Он проснулся в пять утра. Окно было открыто. Он встал, пригоршней холодной воды ополоснул лицо. Взглянул на вторую кровать, стоящую у стены, и улыбнулся спящему сыну. Дождь лил как из ведра, в комнате было холодно. Он притворил окно, снова забрался в теплую постель и протянул руку за книгой, которую начал читать несколько дней назад. Это была книга неизвестного ему автора — то ли чеха, то ли немца, который вдруг сделался модным и о котором теперь писали во всех общественно-культурных, литературных журналах и даже в приложениях к газетам и политических изданиях.

Его никогда не интересовали личности авторов книг, которые он читал, разве что это были люди такого масштаба, как Шекспир, Мицкевич, Сенкевич или Фредро. Имена и фамилии не задерживались у него в памяти, то же самое было с фамилиями кинорежиссеров. Он посмотрел фильм, который ему очень понравился, запомнил фамилию «звезды» или актера, но как звали режиссера? Это вылетало из головы еще при просмотре фильма. Во время дружеских встреч, правда, редко говорили о литературе, но когда какой-то автор становился модным, считалось необходимым что-нибудь о нем знать. Чаще велись беседы о фильмах или концертах, почти никогда речь не заходила о живописи. Пикассо? Да… но Пикассо — это часть не истории искусства, а нравов. Много таких имен популяризировал «Пшекруй», бесценный для приготовления легко усваиваемых блюд из неудобоваримых шедевров современных авторов. Этот писатель со странной фамилией Кафка также стал известен публике благодаря «Пшекрую». Часто обсуждали его роман «Процесс». Генрик даже хотел купить книгу, но, когда несколько недель спустя вспомнил об этом и зашел в книжный магазин, продавец улыбнулся: «Что вы, разошлась за сорок восемь часов, если б я знал, отложил бы один экземпляр». Так закончилась попытка завязать знакомство с писателем со странной фамилией. Потом Генрик забыл автора и название книги. И лишь через год, проходя мимо того самого магазина, он заметил черную обложку с надписью: Франц Кафка «Рассказы». Генрик купил книгу и взял ее с собой на «каникулы». Но только сейчас, под конец отпуска, он начал читать эти рассказы и отрывки. Они раздражали его своим герметизмом: не так уж я глуп, думал он. Внимание Генрика привлек то ли рассказ, то ли пьеса «Сторож склепа». Читать он начал вчера. Проснулся в пять утра. Лежал в постели, будто в легкой, выдолбленной из ствола дерева лодке, плыл, пустой, по мутным волнам сна, но голову еще заполняла ночь. Где-то в этой мутной воде он наткнулся на препятствие, неприятную мысль, миновал ее, поплыл дальше, слыша приглушенный шум дождя. За окном прояснялось, он потянулся за книгой, которая лежала на стуле рядом с электрическим фонариком и газетой.