Тадеуш Ружевич - Грех

Я поставил чемоданчик на стул, но никак не мог развязать веревку и в конце концов разрезал ее перочинным ножом. Открыл чемодан. Мируся, как маленькая, захлопала в ладоши, стала вытаскивать лакомства, разворачивать, всякий раз что-то выкрикивая.

— Красное вино тебе не повредит, — сказал я, разливая вино по рюмкам.

Наконец я добрался до этого огромного дома, где уже несколько месяцев жила Мируся. Пусто, тихо. Вот какой он — второй родной дом моей дочки. Родной ли? Ну да, ведь здесь она сейчас проводит хорошие и плохие минуты. На стенах афиши и объявления, в витрине фотографии. Вахтерша спросила, что мне нужно. Я назвал свое имя и фамилию. Она поискала в списке, потом стала просматривать какие-то бумаги и наконец сказала, что Мируся месяц назад съехала.

— Да, адрес оставила, чтобы пересылать письма Вот как раз три, пришли недавно. Если вы к ней пойдете, можете захватить. — Она протянула мне три письма. Среди них было и мое, отправленное неделю назад.

— А соседок ее нет? Я хотел бы поговорить…

— Ключ от комнаты у меня, все разъехались.

Я записал новый Мирусин адрес и вышел на пустую улицу. Повалил снег. Я поймал такси. Попытался заговорить с водителем, но он не ответил. Ну конечно, она сняла комнату в какой-нибудь семье. В общежитии жили вчетвером. Но почему она ничего не писала? Подруга звонила из новой квартиры, наверно, сняли комнату на двоих… может, так оно и лучше.

Машина остановилась, я дал таксисту два злотых на чай, поблагодарил.

Новая Мирусина квартира находилась на шестом этаже. На двери никакой таблички. Я минутку передохнул — все-таки шестой этаж, — провел расческой по волосам. Постучал, прислушался, не отзовется ли кто, но за дверью было тихо. Только теперь я заметил звонок. Коротко позвонил два раза.

Спят… Мне стало жарко, видно, топят на совесть. Я поставил чемоданчик на пол. Это была не самая хорошая идея: чемодан, обвязанный веревкой, выглядит ужасно. Сейчас она уже не нужна. Я развязал веревку и сунул в карман. Позвонил еще раз, долго не отрывая пальца от звонка. Услышал возглас и чуть погодя шаги. Дверь открыл заспанный белобрысый паренек в халате.

— Что, телеграмма? О, Господи! — Он пригладил пятерней волосы.

— Не телеграмма, а родитель. — Я улыбнулся, ответ показался мне остроумным.

Парень удивленно воззрился на меня, потом на чемоданчик.

— Вы с облатками ходите? Опоздали…

Я решил, что шутливый тон неуместен, и уже серьезно сказал:

— Тут ведь живет Мира С.? Надеюсь, я не ошибся. Это квартира Ковальских?

Парень зевнул, и не подумав прикрыть рот рукой. Мы стояли в маленькой, как шкаф, прихожей.

— Простите, что разбудил, я прямо с вокзала, с ночного поезда. Вы только покажите мне комнату дочки.

— У вас неверная информация, но… мы ведь незнакомы… Гарри… Гарри Ковальский.

Мы обменялись рукопожатием. Я почувствовал симпатию к этому всклокоченному пареньку.

— У вас красивое имя, иностранное, в отличие от фамилии…

Парень улыбнулся, а может, не улыбнулся, только скривил губы.

— Вынужден вас разочаровать. В общежитии неправильно вам сказали…

В квартире царила мертвая тишина.

— Моя дочка страшная соня, ее ни звонок, ни наш разговор не разбудят. Не стану вас больше задерживать, пойду к ней и сам разбужу.

— Послушайте, это однокомнатная квартира, тут никого больше нет. И дочка ваша здесь не живет.

Я протянул ему листок, на котором был записан адрес. Он едва глянул и вернул мне бумажку.

— Значит, это ошибка?

— Как вам сказать… и ошибка, и не ошибка. — Парень замялся. — Что ж мы так стоим, войдите на минутку.

— Извините за беспокойство, но мне нужно идти.

— А куда вы пойдете?

— К дочке.

— Заходите, только не пугайтесь, здесь такой бардак, сами понимаете, холостяцкое житье, к дочке вы еще успеете… прошу вас… — Парень смахнул со стула какие-то бумаги, носки. — Вы уж извините… — Он быстро натянул свитер. Халат бросил на диван. Я, не снимая пальто, сел на стул. Чемоданчик оставил в прихожей.

На стенах были приколоты несколько ярких плакатов, обложки каких-то журналов.

Блондинчик стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы, опустив голову, будто сосредоточенно разглядывал ноги в стоптанных шлепанцах. На нем были полосатые брюки в обтяжку; такой свитер с высоким воротом, кажется, называется водолазкой. Неторопливо закурив сигарету, он взял второй стул и сел напротив, внимательно меня рассматривая, словно собирался потом описать кому-то пальто, башмаки, рубашку и даже покрой воротничка. Я хотел уже встать, но он протянул руку и, не сводя с меня прищуренных глаз, мягко коснулся моего колена. Я заметил, что рука у него тонкая, белая, только под ногтями черная каемка.