Анатолий Постолов - Речитатив

– Просто ужас… – повторил Юлиан, но по его сосредоточенному лицу было видно, что думал он о чем-то другом. Поглаживая ладонью затылок, он процедил сквозь зубы:

– Натуральное дежавю. Этот номер уже был в программе. Точно! Я об этом читал у Стругацких. «Миллион лет до нашей эры». Помнишь такой роман? Там какой-то физик должен вот-вот сделать открытие, масштаб которого может внести дисбаланс в заведенный общественный порядок, и начинаются всякие приключения: то ему беспрерывно звонят, то его отвлекают соседи и так далее. А все потому, что он рвется записать важную формулу, время для которой еще не пришло.

– Но Жюль, Леон именно об этом предупреждал! – почти выкрикнула Виола, и тут же, словно по команде, Варшавский появился в комнате.

Выглядел он спокойно, улыбался и, с довольным видом потирая руки, спросил:

– А чаем нас сегодня угостят? И хорошо бы настоящим, с кофеинчиком, меня эти ваши как их… антипеданты…

– Антиоксиданты, – поправил Юлиан.

– Мой организм против них протестует, а я ему полностью доверяю. И, кажется, варенье вы нам обещали?

– Конечно, – Виола начала ставить на стол баночки с вареньем. – У нас есть к чаю несколько сортов, мы ведь с Жюльеном большие сладкоежки, так что вот вам на выбор: вишневое, алыча, кизил, черная смородина…

– Неужели вы все это сами варили?

– Ну что вы, кто в Америке сегодня будет возиться с вареньем… Хотя, если бы здесь оказалась моя бабушка… Первым делом она бы купила большой медный таз, стеклотару и мешок сахара, чтобы с утра до вечера заниматься заготовкой джемов, варенья…

– Да… это как раз то, чего я избегаю. Сахар я практически не употребляю. Но сегодня, так уж и быть, отступлю от своих правил. Алыча, говорите… Последний раз алычовое варенье я ел, когда мне было лет семь. Моя тетя каждый год снимала домик в Яремче – очень живописной закарпатской деревне, и меня родители отправляли туда на месяц. Однажды тетя сварила алычу. Помню, я старательно вылизал языком блюдечко, отполировал до блеска чайную ложку и стал умолять тетю дать мне еще немного, но поскольку я уже два раза до этого получал добавку, она отказала наотрез. И вдруг я увидел на столе большую каплю. Представьте себе картинку: солнечный луч, как нож, отсек угол стола и золотистая капля алычи лежит прямо на этой границе между светом и тенью, и буквально на глазах освещенная часть стола быстро тускнеет, потому что закатное солнце прячется быстрее, чем нам бы хотелось, особенно в горах, и тогда я, завороженный этой манящей красотой, беру и слизываю каплю языком… Но так как все происходило на веранде, а деревенский стол оказался не шибко струганным, то я всадил в язык занозу.

Виола сделала круглые глаза и прижала ладони к щекам.

– Ничего-ничего, – сразу успокоил ее Варшавский. – Я начал мычать, тетя быстро поняла в чем дело, заставила меня высунуть язык и ногтями вытащила занозу. Меня, разумеется, наказали за жадность, и на неделю я был лишен сладкого.

Юлиан зловеще ухмыльнулся, хотел что-то сказать, но передумал и, подцепив десертной ложкой вишенку, похожую на большой гранатовый карбункул, аккуратно положил ее в рот. Сжав губы, он вытолкнул языком розовую косточку, быстро подхватил ее двумя пальцами и, слегка сдавливая, незаметно направил в сторону Варшавского, который погрузившись в свои воспоминания и опустив глаза, неторопливо барабанил ногтями по гжельскому фарфору. В наступившей тишине казалось, это невидимый гномик рассыпал в воздухе хрупкие ксилофонные перкуссии, извлекая их из сказочных деталей детства.

Наконец Варшавский чуть поднял брови, вздохнул и сделал глубокий глоток.

– Надо отдать должное американцам, – произнес он, прикладывая салфетку к губам, – здесь все построено с целью угодить потребителю. У нас в Москве тоже сегодня все есть в продаже, но психология покупателя и продавца совершенно разная. Она основана на вечном классовом антагонизме, который, кажется, у нас впитывается с молоком матери. Кроме того, покупатель видит в продавце потенциального воришку, а продавец смотрит на покупателя, как конь на овода. Отсюда хамство, наше неизбывное русское хамство. Но зато у нас духовный уровень публики заметно выше. Заметно…

Юлиан на этот раз громко хмыкнул и, улыбаясь, спросил:

– Интересно, каким это прибором вы измеряли духовный уровень москвичей, не алкотестером ли?

– Юлиан, Юлиан, – покачал головой Варшавский. – Всё-то вы пытаетесь меня поймать на слове. А ведь каких-то пятнадцать минут назад на ваших глазах произошла демонстрация того, как некие, невидимые нам, но достаточно могущественные силы вмешались в наш разговор. Разве не так?