Анатолий Постолов - Речитатив

– Прекрати-и… Я больше не могу… У меня икота началась… Ой, помогите…

Мужчина, сидевший напротив Юлиана, выглядел обыденно. Пожалуй, слишком обыденно. Казалось, он готов был исчезнуть, раствориться, выпасть в осадок по первому требованию. В то же время было видно, что он волновался, хотя понять его волнение можно было только по тому, как он мял в руках белоснежный шелковый платок, прошитый по ободку золотистой канителью, и время от времени прикладывал его к лицу, промокая невидимый Юлиану пот – в офисе царила приятная прохлада. Температуру Юлиан выставлял даже ниже обычной комнатной градусов на пять. Это позволяло ему чувствовать себя комфортно, легче думалось, сохраняло бодрость.

– Вы можете взять бумажную салфетку, жалко пачкать такой чудесный платочек, – сказал Юлиан с улыбкой, надеясь привести пациента в более расслабленное состояние.

Реакция у мужчины оказалась очень неожиданной. Он вздрогнул. Кровь прихлынула к его щекам, и, почти давясь, он еле слышно сказал:

– Нет-нет, ради бога. Ничего мне не предлагайте.

– Как угодно, – пожал плечами Юлиан и откинулся в кресле, разглядывая странного пациента.

– Я вам, когда звонил, Леонидом назвался. Имя вообще-то не мое… Брата так зовут. Все его касается. Все, что случилось… Он просто не в силах об этом… и я, как бы… вот пришел и расскажу его историю, – сбивчиво закончил мужчина.

Он надолго замолчал, продолжая мять шелковый платочек. Но губы его еле заметно шевелились, похоже он репетировал, повторял про себя свою роль. Затем неожиданно он начал говорить, торопливо глотая звуки, будто боялся забыть опробованный текст.

– С братом моим в детстве произошла одна неприятная история. Ему было лет десять, он старше меня на два года, и мы часто бегали играть в соседний двор, там не было ребят нашего, вернее, там были ребята моего возраста и меньше, а брат там себя чувствовал старшим, то есть вроде главаря, атамана. Он любил командовать, его даже боялись другие мальчишки. Он очень громко говорил, дурными словами ругался, а в том дворе такие были мальчики из интеллигентных семей, и они всегда смотрели с испугом, когда… когда Леня… брат матерился. Он заставлял их играть во всякие дворовые игры, в которых ему было легко побеждать… и в то же время опекал, любил опекать совсем маленьких, учить уму-разуму, ну, понимаете, в таком ребячьем смысле. И вот однажды… А-а, забыл сказать… В этом дворе, где мы играли, в глубине двора была своего рода ниша, вернее, несколько ступенек вело вниз, и в самом низу находилась дверь от склада какой-то закусочной. Когда-то через эту дверь принимали продукты, а потом дверь заколотили, потому что стали делать доставку с центрального входа, что на улице. Ну и вот, этот закуток у двери и превратился в отхожее место. Туда и пьяница мог забрести нужду справить, и мальчишки иногда писали, когда заиграются, а домой бежать неохота. А в том дворе дворничиха была Валя, свирепая очень, пацанов ненавидела люто, потому что мы шумели, творили безобразия, играли в футбол, били окна, в общем, как везде… Двор этот с одной стороны тянулся, как кишка, а потом образовывал такой квадрат, и в этом квадрате мы, главным образом, играли. А окно дворницкой находилось в узкой части двора, и мы знали, что Вале нас практически не видно, потому что на первом этаже жильцы свои окна часто намертво запирали от воров разных, только форточки держали открытыми. Но небольшую часть нашего игрового квадрата Валя все же видела, хотя мы этому не придавали никакого значения.

В тот злополучный день брат командовал как-то очень разухабисто, одного мальчика толкнул, потому что тот не хотел ему семечек дать, и говорит ему: «Вот щас тебе кличку придумаю, будешь ты «жадина-говядина турецкий барабан»», – и давай его по кумполу колотить. Малыш, значит, в рев, побежал домой жаловаться, а брат уже к другому прицепился: «У тебя, Толян, прозвище есть»? Тот отвечает: «Нет…» Худенький такой, конопатый, даже на ушах веснушки. «Ну, – говорит брат, – даю тебе кличку «Толян-бубу залез на трубу». А теперь лезь на трубу», – и показывает на ржавую трубу возле забора… Непонятно, что за труба, видимо, с какой-то целью ее поставили и даже флянец угловой нацепили, да так оно все и осталось. А этот мальчик говорит: «Я не полезу, я боюсь…», брат ему: «Я тебе в ухо врежу»… Ну, тот, глотая сопли, начал по трубе карабкаться, все хохочут, а брат громче всех, как клоун кривляется… И я вот сегодня думаю: если бы он не смеялся так громко, с визгом, она бы не посмотрела в окно…