Александр Мелихов - Мудрецы и поэты

Я начал потихоньку обнародовать разные компрометирующие материалы из жизни Первого консула, и вначале не без успеха. Однако Валерка быстро учуял, что Бони под моей кистью все больше превращается в обобщенный символ милитаризма и автократии, и стал вступаться за него все энергичнее и энергичнее и наконец внезапно объявил, что Наполеон – истинно великий человек, чью непогрешимость не удастся замарать грязным языкам мелких завистников. Подобно библейскому Валааму, я вместо проклятия благословил Наполеона. Валерка тоже нашел мою модель удобной для пропагандирования своих вкусов.

Тогда-то Валерка и ввел меня в штаб, вероятно чтобы держать под контролем, а также потому, что и сам вошел во вкус наполеоноведческих дискуссий, в которых постоянно торжествовал надо мной, потому что я не умел спорить, не приводя доводов, а в них-то и был самый смех.

Но поскольку человеку думающему всего нестерпимее улюлюканье вместо хотя бы и самых убийственных опровержений, ибо это есть поругание не только его лично, но и мысли вообще, – поэтому я предпочел пусть и поражения, но в настоящих дискуссиях, и, чтобы создать таковые, я принялся сам подбирать аргументы для Валерки. Я опасался, конечно, что бесповоротно гублю остатки былой репутации умника, но я не мог и оставить Валерку беспрепятственно травить раненых и расстреливать заложников, для нашего же якобы блага – не надо мне такого блага! У него получалось как-то, что чем больше зла натворишь сейчас, тем из него больше добра почему-то получится в каком-то последствии.

Вел меня не ум, а интуиция, – но до чего же ловко!

И я обратился за помощью к дяде Мише, у которого было много «военных книг». Дядя Миша наверняка был самым начитанным человеком в нашем городке. На поверхностный взгляд, он мог показаться непоследовательным, если не заметить, сколь неуклонно он следует неизменному правилу: всегда утверждать обратное тому, что в данный момент утверждает данный собеседник. Обычно его возражения бывали цитатами – чуть ли не для этого он и книги читал. Процитирует он, скажем, Чернышевского: «Я ставлю свободу выше жизни», а когда с ним согласятся, особенно если поспешно, он добавит: «Карамзин говорил, что народы дикие любят свободу, а цивилизованные – порядок». Иногда он принимался всерьез толковать о религии – в наше время это такой же признак свободомыслия, как в прежнее – волтерьянство. Но чуть ему начинали поддакивать, особенно если высокопарно, он вдруг задумывался и пожимал плечами: «Зачатие без порока? Я предпочитаю порок без зачатия». Но такие люди небесполезны все-таки – не дают окончательно закиснуть мозгам, напоминают, что могут быть и другие мнения, кроме твоего и твоих приятелей. Правда, всерьез, кажется, к его репликам не относились, это была как бы тоже такая манера шутить. Может быть, поэтому он охотно беседовал со мной. Его педагогическая смелость проявлялась и в довольно редкой прямоте словоупотреблений.

В последний раз мы славно с ним побеседовали, когда я кончил второй из моих первых курсов. Я тогда носился с Булгаковым – только что произошло явление народу «Мастера и Маргариты». Дядя Миша охотно подхватил мои восторги:

– Маяковский ушел с «Дней Турбиных» и сказал потом о Булгакове, что не видел булгаковского хвоста и поэтому не знает, крокодил он или ящерица, – все это вместо простого признания, что еще не успел прочесть «М. и М.».

Но не думай, что я на него за это сержусь, он все-таки славный был человек, неравнодушный, хотя бы к косности. Ну и представь, имел ты мечты, замыслы – а занимаешься эпатированием провинциальных философов, – вот чего я боюсь до смерти, любой такой роли – от Мефистофеля до Дон Кихота или Гамлета, – только делами можно спастись от пошлости, а слова без дел почти всегда пошлость!

– Нда… Маяковский – конечно… – почтительно мычу я, соображая, как мне ответить.

– Но все же не Пушкин.

– Нда… Пушкин – конечно…

– Маяковский говорил: попробуйте прочесть про пушкинский разочарованный лорнет донецким шахтерам. – Кольцо, таким образом, замкнулось.

Вот к этому-то дяде Мише я и обратился. Я действовал наверняка: гад, мол, этот Наполеон. Как! Один из величайших в истории… замечательная память, удивительная работоспособность, Аркольский мост… Пушкин о нем… Лермонтов о нем… «отец седых дружин, любимый сын молвы»… Сам Гегель… Да, расстрелял арнаутов, но это был единственный выход. Да, уничтожил завоевания революции, но спас от бездны анархии. «А войны?» – «Прогрессивные».