Туве Янссон: Августовским вечером

Однажды августовским вечером тетушка Ада и тетушка Ина, сидя на веранде своей виллы, как бывало и раньше, приходили в себя; последние из родственников уже разъехались, и теперь слышался лишь шум ветра в саду. Вечер был очень теплый, но открывать окна было нельзя: ночные мошки летели на свет лампы и, вызывая отвращение, падали и умирали с дрожащими крыльями на волосатом тельце.

— Все прошло хорошо? — спросила Ина. — Их было слишком много. И зачем опять понадобилось брать с собой детей, ведь это торжество было в память о маме? Мы забыли про салат!..

Ада не ответила, и ее сестра продолжала:

— Стоит ли нам устраивать это всякий раз в день ее смерти? Это могут делать другие, в городе — легче. Что было не так?..

— Ничего, — ответила Ада, — кроме того, что ты переусердствовала, ты слишком много болтала о маме. Зачем ты пыталась пробудить у них чувство вины, дай им забыть… Она была совсем старой, и все кончилось быстро.

Одной ночной мошке удалось залететь на веранду, и она обожглась. Ада быстро сказала:

— Дай-ка я… — и придавила насекомое кофейной чашкой.

— Погаси лампу! — воскликнула Ина.

Когда на веранде стало темно, сад с силуэтами деревьев, которые покачивались на ветру, подступил ближе.

— Но я не хочу, чтобы они забывали, — сказала Ина. — Почему я должна быть единственной, кто помнит?!

— Что тебе о них известно? — заметила Ада. — Вообще-то они встречались только на праздниках. Эта история с потолком в ванной… они чувствовали себя неловко…

— Так им и надо, так им и надо! Она была одна, Ада, она была там совсем одна…

— Да, да! Я знаю. Мама поднялась на лесенку, чтобы разрисовать потолок в ванной, поднялась сама и, как обычно, тайком. Так бывает, она ни на кого не надеется, кроме себя самой; она падает и ломает себе шею. Ей за восемьдесят! Достойный уход из жизни. А теперь ты проповедуешь, что нам следовало бы сделать бог знает что, дабы подарить ей еще десять лет жизни! Ина, тебе ведь известно, что в самой глубине души она была слишком, да — слишком…

— Вовсе нет, — возразила Ина, — вовсе нет! — Она вскочила и начала ходить взад-вперед по веранде. — Она не была деспотична!

— Но я этого не говорила.

— Но именно так ты и думала!

— Сядь! — сказала Ада. — Ради бога, сядь и успокойся. Ты никогда не могла выдавить это из себя, и пусть теперь это в виде исключения будет сказано. Помнишь; «Что она сейчас делает, чем она занимается, почему у нее так тихо, потому ли, что она плохо себя чувствует или обижена из-за того, что я сказала, или не сказала, или не сделала?» — мы все это знаем, ну и что теперь?

— Ты говоришь так жестоко, — сказала Ина. — Мама была чудесной!

— Сядь же наконец!

— Ада, знаешь, когда это случилось, у меня заболели зубы, и врач сказал: это потому, что я все время стискивала челюсть.

— Да-да, ты рассказывала. Садись! Я не в силах больше с тобой говорить, да и ты тоже. Только не начинай плакать. Я принесу свечи.

Ада вернулась с двумя горящими свечами и, поставив их на стол, сказала очень дружелюбно:

— Ина, мог бы кто-нибудь умереть вот так, никого не обременяя и не по чьей-либо вине? Ей было весело, понимаешь, весело! И не старь сама себя. Она была в том самом возрасте, когда человек становится упрямым, и что мы с тобой могли поделать?

Ина заплакала.

— Да, да, именно так, — сказала ее сестра. — Чего ты хочешь? Быть может, это тебе следовало разрисовать потолок? Он по-прежнему в пятнах и не доделан, и я могу представить себе, как ты закрываешь глаза, когда входишь в ванную и чистишь зубы. Неужто ты испытываешь чувство вины и тебя мучает совесть?! Есть ли у тебя на это право?

— Нынче проповедуешь ты, — вскричала Ина, — ты, которая знает все лучше, чем все другие люди на свете, точь-в-точь как мама! Нельзя даже погоревать в мире и покое!

— Ладно! Горюй! У тебя ведь монополия на это. Вот тебе носовой платок. Ина! Подумай. Это так просто: мама должна была все делать сама, она вечно успевала раньше других и ни на кого не полагалась. Все так и было.

— Разумеется, полагалась, — ответила Ина.

— О чем ты?

— Она полагалась на то, что мы оставим ее в мире и покое.

— Это было прекрасно, — сказала Ада. — Замечательно! А мы и предоставили ей быть в мире и покое! Это лучшее, что ты сказала за долгое время.

— Ты в самом деле так думаешь?

— Да, я так думаю. Ина, дорогая, нельзя ли нам пойти и лечь спать?

— Иди одна, я еще останусь ненадолго.