Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

И внезапно я замечаю его, стоящего в одиночестве, опершись локтем о стойку бара. В первый миг я нисколько не сомневаюсь в том, что ошибся. Однако все тот же клок волос нависает над одним его глазом. И форму официанта он так и не снял — должно быть, пришел сюда прямо с работы. Я давно уж научился относиться к странным милостям Судьбы без предубеждения. И потому, не поколебавшись, подхожу к нему.

— Привет, — с легким акцентом произносит он по-английски.

— И тебе привет, — отвечаю я.

Он, чуть усмехнувшись, переходит на немецкий:

— Мой английский, по правде сказать, ужасен. Слова, которые я знаю, почерпнуты из песенок, а такие для нормального разговора годятся не очень, правда? — Он вглядывается в мое скудно освещенное лицо: — Мы знакомы?

— Нет, — отвечаю я. — Но я видел тебя в «Эдеме».

— Что-то такое припоминаю. Хотя нет, не припоминаю, но верю тебе.

— Первым делом в голову приходит вопрос — почему годный к строевой службе молодой человек работает в отеле?

— Не так уж я и годен, у меня больное сердце. Раньше я думал, что оно меня скоро прикончит. Но теперь — как знать. Возможно, оно спасло мне жизнь, по крайней мере на краткий срок. А долгих нынче не бывает, верно?

Не способный воспротивиться соблазну, я отвожу в сторону локон, закрывающий его глаз.

— Локон висельника, — по-английски произносит он.

— Очень мило, — говорю я. — Очень красиво. Скажи, а другие подобные тебе еще сохранились? Или ты последний, кого не арестовали?

— Ты о джазовых мальчиках? — спрашивает он. — Ну, кое-кто уцелел. Сейчас мы, похоже, никого уже не волнуем.

— Как тебя зовут?

— Зови меня Гензелем, ладно? А тебя?

Я на миг задумываюсь.

— Пусть будет Светлана.

Он проводит пытливой ладонью по моей руке — вверх, потом вниз. Я беру эту ладонь, разглядываю ее аккуратные, покрытые лаком ногти. Губы у него полные, чуть выше их, слева, сидит родинка. Гензель высвобождает ладонь, и та соскальзывает вниз по передку моих брюк.

— О, у Светланы сегодня романтическое настроение?

При моей ежедневной квоте ужасов то, что мне вообще удалось возбудиться, — чудо.

— Ты дрожишь, — говорит он.

— Знаю.

— Я тоже.

— Знаю.

Он берет меня за руку, ведет по длинному, темному коридору. Неожиданно мы оказываемся на холодном воздухе, и я понимаю, что тыльную часть «Мильхбара» отрезало как ножом. Мы стоим среди рваного камня, разбитой мебели, разодранных матрацев. И мы здесь не одни. Я различаю в темноте другие фигуры, слышу, как бормочут и стонут мужчины, сопрягаясь друг с другом в живой картине, которая изображает души проклятых. Какое-то шебуршение у моих ног заставляет меня взглянуть вниз: жирная крыса шустро убегает во тьму. Ну что же, хоть кому-то живется в эти дни хорошо и сытно. И тут губы джазового Гензеля прижимаются к моим, руки его начинают неуемно блуждать, стискивая, гладя, подергивая, и я отвечаю ему тем же. Дыхание его тлетворно, но меня это нисколько не заботит. Как тянется к нему мое сердце, к этому «абиссинцу» во всем, кроме имени, к юноше, очень сомнительное будущее которого я с благодарностью беру в мой изменнический рот. Я принимаю его подарок, потому что с определенностью знаю, что никогда больше не узнать мне на этой земле вкуса любви.

Хоть моя дружба с Кокто и расцвела подобно цветку оригами, я быстро понял, что наше тюильрийское приключение было скорее рукопожатием, каким двое людей обмениваются при знакомстве, нежели чем-то иным. Настоящую же любовь он питал к странноватому юноше по имени Раймон Радиге.

Я всего лишь несколько раз встречал этого Радиге, когда навещал Кокто в его квартире на рю д’Анжу, где он жил со своей матерью. Обычно мой друг еще лежал в постели, одетый в сиреневую пижаму, — именно так предпочитал он принимать гостей. Комната его была завалена разрозненными листами исписанной бумаги, антикварными вещицами, рисунками, абстрактными скульптурками, которые он лепил, пока разговаривал с гостем, используя в качестве натурщика работавшего на видной из его окна крыше трубочиста. Юный грубиян вваливался туда без предупреждения, чтобы занять денег на виски или прочитать рецензию, только что написанную им для литературного журнала «Nouvelle Revue Française» [90] «Новое французское обозрение» (фр.). . Выглядел он так, точно какой-то конюх застукал его спавшим в конюшне и поколотил. Потрескавшиеся губы, грязные ногти, кошмарная стрижка. Однако он написал имевший скандальный успех роман «Le Diable au Corps » [91] «Дьявол во плоти» (фр.). , который Кокто назвал «величайшим шедевром французской литературы со времен “La Princesse de Clèves ”» [92] «Принцесса Клевская», исторический роман, анонимно опубликованный в Париже в 1678 году. .