Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

За супом и отвратительными сосисками («Производятся из опилок наивысшего качества!» — провозгласил Володя) я шутливо сказал моему брату:

— Стало быть, Чернышевский. Твои вкусы разительно изменились.

— Мне нужно изучить его — и поосновательнее.

— Новый роман?

— Да, — ответил он, флегматично жуя. — Но это и все, что ты от меня услышишь.

Я сказал, что он, похоже, всерьез прислушался к совету Веры.

Остаток вечера мы провели за учтивой беседой — главным образом о финансовых затруднениях. Послушав Веру и брата, я решил, уезжая, оставить им все мои рейхсмарки, какие не успею потратить. Володя далеко не в первый раз неодобрительно отозвался об Ольге и ее муже, которые лезут в дела мамы, оставаясь неспособными чем-либо ей помочь. Заботил его и наш брат Кирилл, который никак не мог решить, на кого ему следует учиться. Да и жизнь Елены, недавний брак которой оказался не таким счастливым, какого она заслуживала, также внушала ему беспокойство.

Желая сделать разговор более интересным, я сказал, что мне хотелось бы узнать, как познакомились Володя и Вера.

— Вы поженились так вдруг — неожиданно для всех. Никто этого не предвидел.

Они обменялись взглядами.

— Наверняка же за этим стояла какая-то история, — подстрекнул их я.

— Никакой, — заявила Вера.

Володя считал иначе.

— Ну как же, цветок моей души, история была, и чудесная. Когда я впервые встретил мою будущую жену, лицо ее прикрывала черная атласная маска. Мы встретились, договорившись об этом заранее, на мосту над каналом. Она читала мне мои стихи, которые переписывала из газет в альбом и заучивала наизусть. А маску снять не пожелала. Ей не хотелось, пояснила она, чтобы ее красота отвлекала меня от ее чтения. Но я-то уже отвлекся! Я видел только ее ярко-синие глаза. После этой встречи я написал стихи. «И ночь текла, и плыли молча в ее атласные струи, — начал декламировать он, обращаясь скорее к жене, чем ко мне, — той черной маски профиль волчий и губы нежные твои…»

Веру такая демонстрация чувств явно рассердила.

— Хватит, — сказала она. — Мне это совсем не нравится.

— Тогда позвольте мне услышать вашу версию, — попросил я.

Однако она лишь подняла перед собой обе ладони, закрыла глаза и покачала головой.

— Моя жена очень романтична, — пояснил Володя. — Не эксгибиционистка, но великий романтик. Большинству людей это различие не понятно.

Заснул я в тот вечер под доносившийся из соседней комнаты приглушенный стук пишущей машинки.

Следующее утро мы посвятили долгой прогулке по Вильмерсдорфу и Шарлоттенбургу. Небо расчистилось, Берлин был залит, что с ним случается редко, солнечным светом, и я увидел в квартале дремавших за решетчатыми оградами книжных магазинчиков один — с разбитой витриной, размалеванной желтыми «Звездами Давида» стеной и с надписью «Juden raus!» [148] Жид, пошел вон (нем.). между ними. Я помнил этот магазин, бывший своего рода полиглотом: книги на французском, русском, итальянском и идише, запах старой бумаги и трубочного табака, дремлющая на прилавке дружелюбная полосатая кошка.

— Одно из новейших наших безобразий, — сказал Володя. — Хулиганы сваливают посреди улицы книги, поджигают их, распевают патриотические песни и, надо полагать, чувствуют себя после этого хорошими немцами.

Я воспользовался этими словами, чтобы снова заговорить — на сей раз в присутствии Веры — о том, что им следует последовать примеру большинства русских и покинуть безобразный Берлин.

— Нам здесь бояться нечего, — в который раз заверил меня Володя. — Правда, некоторые из здешних эмигрантов, приведенные в бешенство моими талантами, называют меня «полужидком». Те из наших соотечественников, что еще остались в Берлине, принадлежат к наихудшей их разновидности: они практически приняли Гитлера и ему подобных с распростертыми объятиями, им охота поквитаться с евреями, которые, как они считают, отняли у них Россию. Фарсовые, в сущности, персонажи, их не стоит принимать всерьез. Что же касается доморощенных немецких идиотов, то и они — не более чем комические громилы, которым место скорее в фильмах мистера Чаплина, чем в реальной жизни.

Это описание положения Володи и Веры показалось мне отчасти бредовым.

— Но, Вера, — взмолился я, — вы-то наверняка чувствуете себя здесь неуютно.

— По счастью, я легко схожу на нееврейку, — ответила она. — За нее меня все и принимают. Нет, я согласна с Володей. Пока нам здесь ничто не грозит.