Маргарита Хемлин - Клоцвог

Знаю как педагог: иногда надо не реагировать на истерику, а дать пощечину. Я дала Элле затрещину своим деланным равнодушием.

Сколько мне это стоило, неизвестно.

От Миши пришло письмо с поздравлениями Марику. Обычные пожелания. Про себя несколько слов: здоров, служба идет хорошо.

Марик прочитал и вздохнул:

— Миша совсем не пишет подробности. А человеку надо кому-то говорить подробности. Я только надеюсь, что у него появились друзья. Если бы он на суше проходил службу, мы бы его навестили, отвезли что-нибудь вкусненькое, домашнее. Хоть бы скорее ему отпуск дали. Правда, Майечка?

— Конечно. Но он вкусненькое и в детстве не очень любил. — Я ответила с чувством, так как думала о Мише постоянно.

Но Марик разозлился.

— Да что ты ему вкусное давала?

Вот как можно все перевернуть на желудок. И Элла в папочку. Теперь ясно.

Я сохранила спокойствие и сказала:

— Мишенька теперь на такой глубине, что не доберешься. И своими ссорами между собой мы усугубляем его положение.

Но дело не в этом.

Встречи с Репковым приносили радость. Но не полную. Между нами установились легкие отношения, основанные на взаимном увлечении. К счастью, моя попытка посвятить его в свои проблемы не удалась. К тому разговору мы не возвращались. Лишь однажды, примерно через месяц, Саша напомнил про мои сомнения.

— Все партизанишь?

Я удивилась от непонимания, что он имеет в виду.

Он объяснил:

— Ты со своими воюешь. Ты у них в тылу. Но дело в том, что и они у тебя в тылу. А победа куется в конечном итоге на передовой.

Как бывший фронтовик и офицер запаса Саша нашел важную ноту. Со смехом и улыбкой, но правильно нарисовал ситуацию.

Тот день мне особенно запомнился, потому что он сообщил о долговременной командировке в Тюмень и назвал как место постоянного двухмесячного пребывания Самотлорское месторождение нефти, а точнее — Шаимский промысел.

Я переспросила:

— Хаимский?

Саша засмеялся.

— Ну, я знал, что ты еврейка, Майка, но что до такой степени! Хаимский промысел. Хорошо сказано. Поделюсь с буровиками. Там мастер — еврей из Баку. Авдиль Эфраимов. Двести тонн в сутки дает. Вместе с ним посмеемся.

Неведомыми путями в тот же миг у меня зародилось соображение:

— Саша, на твоем производстве большие перспективы. У тебя есть знакомые в Институте нефти и газа? Мой старший сын вернется из флота. Надо приниматься за гражданскую жизнь. Устроишь его в институт? Не волнуйся, у него в паспорте написано, что он украинец, по его родному отцу.

Саша пропустил мое замечание про национальность мимо ушей. Хоть мне даже показалось, что он покраснел. Чуть-чуть, но я заметила.

Саша спросил:

— Он мечтает про нефтяной?

— Не знаю, что он мечтает. Но думаю, что это профессия для него. Разъезды, испытания.

— Будущее покажет. Вообще-то у меня там кое-кто есть. На высоком уровне. Сделаю. Времени еще много.

Разговор принес мне необыкновенное облегчение. Будущее Мишеньки увиделось в хорошем свете. Во всяком случае, у него отныне был старт — твердое обещание Саши. И позаботилась об этом я, его мать.

Когда Саша ушел, я села за письмо Мише. Обрисовала развитие нефтяной отрасли, увлекательность профессии — по рассказам Репкова. Намекнула, что время службы не должно пройти бесследно и есть возможность готовиться к поступлению в вуз. Очень осторожно намекнула на возможную помощь специалистов. Все-таки военная цензура. Хоть я и не была уверена, но на всякий случай. Закончила пожеланиями здоровья и скорейшего возвращения. Спросила также, не планируется ли отпуск. Как приятное дополнение вложила фотографию, на которой сняты мы втроем — я, Эллочка, Марик. Фото красивое, я в своем любимом. платье джерси терракотового цвета. В черно-белом исполнении непонятно, но все равно. Пусть покажет фото товарищам, поговорит о доме. Это сближает в мыслях.

Да. Фотография — большое дело.

Внезапно мое впечатление о мире перевернулось. Опасения, которые мучили меня столько лет, исчезли. Я поняла, что у них нет почвы. Мне нечего бояться. Особенно со стороны Миши и Блюмы. Со всем возможным остерским шлейфом. Что было — прошло.

Я как могла боролась за свое впечатление в глазах Марика и Эллы. Но отныне и это меня перестало тревожить. Поэтому Блюма не стоит и копейки. И даже Мишенька, если что-нибудь скажет из прошлого.

Я старалась оберечь от неприятных знаний своих якобы близких и любимых. Но теперь семьи фактически не стало. У Эллочки — задатки чудовища. Марик — бессловесный человек, пустое место. И перед ними я должна положить на карту всю мою жизнь?