Ален Роб-Грийе - Ластики

А еще ему приходит в голову, что он уже может не застать доктора в клинике. Когда он встает и извиняется за то, что у него нет времени продолжать беседу, его снова поражает этот гортанный смешок, словно подразумевающийся какую-то связь между ними. Хотя безобидная фраза, которую он произнес, не содержала ничего двусмысленного… Озадаченный Уоллес старается ее вспомнить, но это ему не удается: «Надо, чтобы я… Надо будет…»

Звон дверного колокольчика обрывает эти изыскания, словно будильник. Но вместо того, чтобы освободить его, эта неожиданность лишь оттягивает его уход; хозяйка магазина исчезает, сказав с улыбкой:

– Минуточку, пожалуйста. Мне надо обслужить покупателя.

«К сожалению, мадам, я вынужден… Минуточку, пожалуйста, мне надо… Мне скоро надо будет идти… Мне скоро надо… Мне скоро надо…»

Он не давал повода для такого смеха.

Уоллес садится снова, не зная, чем себя занять до возвращения хозяйки. Через неплотно прикрытую дверь он слышал, как она с профессиональной любезностью приветствует входящего, но слов не разобрать: комната, где находится Уоллес, отделена от магазина запутанными коридорами и переходами. Больше он не слышит ничего. Наверно, покупатель разговаривает не очень громко, а молодая женщина молчит – или понизила голос. Но зачем бы ей понижать голос?

Невольно насторожившись и напрягая слух, Уоллес пытается представить себе происходящее. Перед его глазами одна за другой мелькают несколько сцен, преимущественно немых или сопровождаемых таким тихим шепотом, что слова пропадают, от этого сцены кажутся еще более неестественными, карикатурными, даже гротескными. Вдобавок все они отличаются столь вопиющей неправдоподобностью, что даже автор вынужден признать их скорее бредом, чем разумной гипотезой. На мгновение он пугается: ведь суть его профессии, напротив, именно в том, чтобы… «Это трудная работа… Трудная и неблагодарная… Но раз мне вас рекомендовали, то я все-таки возьму вас…»

Ладно, ничего страшного: если бы речь шла о чем-то серьезном, то есть относящемся к расследованию, он, конечно, не позволил бы своей фантазии так разыграться. У него нет причин интересоваться, о чем сейчас говорят в магазине.

Но он поневоле прислушивается, вернее, пытается вслушаться, потому что не слышит больше ничего, кроме невнятных звуков, доносящихся неизвестно откуда… Во всяком случае, ничего похожего на легкий гортанный смешок, такой заразительный, дразнящий…

Вечер. Даниэль Дюпон возвращается с лекции. Опустив глаза, он поднимается по лестнице решительной походкой, в которой едва угадывается усталость. Дойдя до площадки второго этажа, он привычно направляется к кабинету… И вздрагивает, услышав позади легкий гортанный смешок, приветствующий его приход. На лестничной площадке нет освещения, и в полутьме он не заметил привлекательную молодую женщину, ожидающую его у открытой двери спальни… этот воркующий смех, который словно исходит от всего ее тела… дразнящий, ласкающий… это его жена.

Уоллес прогоняет от себя и это видение. Дверь спальни закрывается за слишком чувственной супругой. Призрак Даниэля Дюпона продолжает свой путь к кабинету, опустив глаза, уже протянув руку к дверной ручке и готовясь ее повернуть…

По-прежнему неясно, что происходит в магазине. Уоллесу кажется, что дело затянулось, и он машинально приподнимает край рукава, желая взглянуть на часы. Но тут же вспоминает, что часы остановились: действительно, на них все еще половина восьмого. Переводить стрелки бесполезно, часы не пойдут.

Напротив, на комоде, справа и слева от флиртующей парочки из фарфора без глазури, стоят фотографии в рамках. На той, что слева, строгое лицо мужчины в годах; он снят в три четверти, почти в профиль, и как будто краем глаза наблюдает за статуэткой – если только взгляд его не направлен на вторую фотографию, сделанную значительно раньше, о чем свидетельствует ее желтизна и то, как старомодно одеты люди на ней. Маленький мальчик в костюме первопричастника глядит снизу вверх на высокую женщину в пышном платье, со множеством украшений и в огромной шляпе, как было принято в прошлом веке. Очевидно, это мать мальчика, совсем молодая мать, на которую он смотрит с каким-то робким восхищением – насколько можно об этом судить по выцветшей фотографии, где лица во многом утратили живость. Вероятно, эта женщина приходится матерью также и хозяйке дома; а строгий господин – возможно, Дюпон. Уоллес даже не знает, как он выглядел.