Ален Роб-Грийе: Ластики

С тем же навязчивым упорством снова и снова всплывают одни и те же сцены: детектив Уоллес ищет свои ластики, садо-эротические фантазмы неотступно преследуют Матиаса, герой «Ревности» в который раз видит на стене сороконожку…

Персонажи романов в своем беспрестанном блуждании похожи на неприкаянные души умерших из бретонских легенд. Детство Роб-Грийе прошло в Бретани, и герои этих рассказов не раз посещали его воображение. Герои его романов тоже сродни призракам: их можно видеть, слышать, но не осязать. «Их существование столь же сомнительно и упорно, как и существование тех беспокойных усопших, которые вследствие какого-то злого наваждения или божественной мести обречены вечно переживать одни и те же сцены своей трагической судьбы. Так, Матиас из „Соглядатая", чей плохо смазанный велосипед часто встречался мне на дорожках у обрыва среди голых кустов утесника, не кто иной, как неприкаянная душа, равно как и невидимый муж из "Ревности"…». [3] Robbe-Grillet A. Le Miroir qui revient. Paris, 1984. P. 21. Быть может, этим объясняется их отсутствующий взгляд, отрешенность от мира. Они как будто стремятся вернуться в мир живых – тот «настоящий» мир, из которого они навсегда изгнаны. Каждый из них, отправляясь на поиски кого-то другого, на самом деле ищет самого себя. В том же безвременном круге живут и герой Кафки землемер К., и Николай Ставрогин, и «посторонний» Камю, и Стивен Дедал, и Карамазовы…

Умножая ходы, шаг за шагом отвоевывая пространство, пустота разрушает повествование изнутри. Нагромождение парадоксов стремится окончательно поглотить банальный смысл происходящего, оставляя свободное поле для фантазии. Метафора этого процесса содержится в названии романа «Ластики»: каждая новая деталь рассказа «стирает» то, что до этого имело смысл, текст как бы «стирает» сам себя.

В крепко сбитом мире традиционного романа, исполненном вечной (и лживой) идеи, нет места человеку с маленькой буквы – живому человеку. Роб-Грийе создает в своих книгах необходимые пробелы, которые приглашают нас к сотворчеству. Благодаря тому, кто читает, застывшая форма приходит в движение – пустоты заполняются новым содержанием, и текст живет снова и снова.

Ольга Акимова

В полутемном зале кафе хозяин расставляет столы и стулья, пепельницы, сифоны с газированной водой; шесть часов утра.

Свет ему не нужен, он даже не сознает, что он делает. Он еще спит. Все его движения регулируются древними законами и надежно защищены от непостоянства людских желаний; каждой секунде соответствует одно четкое движение: шаг в сторону, стул – на тридцать сантиметров от стола, три взмаха тряпкой, пол-оборота вправо, два шага вперед, каждая секунда совершенна, неизменна, безупречна. Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три. Тридцать четыре. Тридцать пять. Тридцать шесть. Тридцать семь. У каждой секунды свое, строго определенное место.

К несчастью, вскоре время утратит свою власть. Окутанные туманом заблуждений и сомнений события этого дня, хоть и незначительные сами по себе, через несколько мгновений начнут свою разрушительную работу, будут исподволь подрывать идеальный распорядок, подстраивая то недоразумение, то оплошность, там путаницу, а там промах, чтобы мало-помалу завершить свое произведение: беспорядочный, бесцельный, непостижимый и чудовищный день в начале зимы.

Но сейчас еще слишком рано, дверь на улицу только что отперта, единственный персонаж, находящийся на сцене, еще не обрел самостоятельную жизнь. В этот час двенадцать стульев один за другим спускаются со столиков из поддельного мрамора, на которых они провели ночь. И ничего больше. Неодушевленная рука расставляет по местам декорации.

Когда все готово, зажигается свет…

Толстяк, хозяин кафе, застыл неподвижно, пытаясь узнать себя среди столов и стульев. В длинном зеркале над стойкой смутно отражается нездоровое, мертвенно-бледное лицо с размытыми чертами – это хозяин, желтый и тучный хозяин в своем аквариуме.

В витрине напротив еще одно отражение хозяина медленно тает в рассветных сумерках. Наверное, именно этот расплывчатый силуэт только что привел зал в порядок; теперь ему остается лишь исчезнуть. В зеркале подрагивает совсем искаженное отражение этого призрака; а куда-то в глубину уходит бесконечная, все менее и менее различимая вереница теней: хозяин, хозяин, хозяин, Хозяин – печальная звезда, окруженная туманным ореолом.