Мухаммед Хайкал - Зейнаб

Хасан же ранним утром пойдет к мяснику Ивадалле — надо купить говядины. Батрака придется разбудить пораньше, пусть нарвет в огороде зелени. Младшая дочь ему поможет. Наконец, все как будто предусмотрев, матушка Газийя успокоилась, уверившись, что завтра все у нее будет в порядке.

В доме началась суета. Батрак поднялся на крышу — сбросить оттуда дрова. Девушки пошли за водой и мукой, а Зейнаб затопила печь. Однако усталость и боль, которую она ощущала при каждом движении, и непрерывный кашель заставили ее обратиться за помощью к золовкам. Наконец все отправились на покой. Кашель не давал Зейнаб заснуть, и она лежала, размышляя о покойном, который долго жил на земле, а теперь покинул этот мир, как раньше покидали его и другие. И она, наверно, тоже умрет, не дождавшись Ибрахима, забудется вечным сном.

Наступило утро, дом проснулся. Зейнаб встала изнуренная, бледная. Ее огромные усталые глаза смотрели вокруг удивленно, словно не узнавали привычных вещей. Она села к огню, наблюдая за приготовлением угощения. Хасан и Халил вышли, чтобы присоединиться к похоронному шествию, которое очень медленно двигалось к мечети. Там совершили молитву и направились на кладбище, где покойника предали земле.

Тем временем на площадке перед домом покойного поставили несколько круглых низких столиков. В полдень около сурадика — палатки, где проходили поминки, их стояло еше совсем немного, но в час заката появилась толпа женщин и девушек, каждая со столиком или подносом на голове. Некоторые несли стулья. Но вот все остановились, ожидая, когда вынесут подносы родственники покойного. В сурадике слышался тягучий голос чтеца Корана. С каждым прочитанным стихом в сердцах людей нарастала печаль. Когда он кончил читать положенную суру, женщины со своими подносами заспешили в сурадик. Среди них была и старшая сестра Хасана, которая принесла приготовленные накануне поминальные подношения.

Сразу же после поминок у Зейнаб начался жесточайший озноб. Она слегла. Ее кидало то в жар, то в холод. Потом начался сильный кашель, от которого содрогалось ее худенькое тело. Ее вид у всех вызывал жалость. Мать Зейнаб, узнав о состоянии дочери, прибежала к ней, села рядом и стала расспрашивать, что да как. Но что могла ответить ей Зейнаб? «Мучает непрерывный кашель», — вот и все, что она сказала.

Мать сидела рядом, жгла благовония и квасцы от дурного глаза, но это не приносило никакой пользы, дочь невыносимо страдала. Когда мать увидела, что Зейнаб харкает кровью, она ужаснулась. Глядя на осунувшееся лицо дочери, она невольно вспоминала, какой здоровой и красивой была Зейнаб в прежние дни. И в темной комнате раздался тяжелый вздох старой женщины, полились ее горячие слезы, и она закрыла лицо руками.

Она чувствовала — силы дочери день ото дня убывают, и печалилась все сильнее. На ее вопросы о причине болезни дочь ничего не отвечала, только тяжко вздыхала. Когда болезнь немножко отпустила Зейнаб, она стала выходить на двор с махаллийским платком в руках. Время от времени она прикладывала его к губам и тайком целовала. Она тосковала об Ибрахиме. Ей так хотелось узнать о нем хоть что‑нибудь. Но это было невозможно. Она страдала, и никто не знал, что происходит в ее душе.

Мать Зейнаб теперь почти все время проводила рядом с дочерью, только изредка уходила домой. Отец узнавал от нее все новости о болезни дочери. Иногда он и сам навещал Зейнаб. Ему казалось, что дочь смотрит на него с упреком. Ее взор будто проникал в самую глубину сердца. Свекровь была очень внимательна к Зейнаб, неустанно заботилась о ней, лишь во время молитвы, да еще ночью, когда Хасан оставался рядом с женой, матушка Газийя покидала невестку.

Над их домом словно нависла мрачная туча. И обитатели его и гости, приходившие справиться, как себя чувствует больная, были грустны, а солнце только подчеркивало унылый землистый цвет стен, за которыми тревожно бились скорбные сердца. Акация, росшая перед домом, сбросив зеленый убор, стояла обнаженная, протягивая к нему черные сучья, ветер шумел в голых ветвях, и, казалось, дерево раскачивается от боли и тоски.

Иногда Зейнаб навещали подруги, — свежие, цветущие, одетые в платья ярких, весенних тонов. Когда она видела их, то вспоминала беззаботные дни своей юности. Как горько в пору бессилия и отчаяния напоминание о прежней силе и красоте! Зейнаб расстраивалась, из ее глубоко запавших, огромных глаз на пожелтевшие щеки лились горькие слезы.