Эльза Моранте - Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]

Среди наваждений, преследовавших меня в полудреме, наиболее упорной была тень Маргериты Ф. Эта девушка, которой не исполнилось и шестнадцати, стала нашей горничной за несколько месяцев до смерти моей матери. Маргерита росла сиротой, и ее приютили в женском монастыре. Она была красива, жизнерадостна, с вьющимися светлыми, почти рыжими волосами и всегда смеялась. На ее круглом веснушчатом лице играл свежий румянец, глаза, хотя и не очень большие, были прелестные, ярко-голубые. Чем взрослее она становилась, тем меньше нравилась монахиням, склонявшимся к мысли удалить ее из монастыря. Во-первых, Маргерита отказалась принимать постриг, а во-вторых, сестер раздражало ее кокетство с подсобными рабочими, посыльными и другими мужчинами, появлявшимися в монастыре. Вверяя Маргериту моей матери, монахини ничего не скрыли от нее, полагаясь на ее добросердечие. Мать согласилась взять девушку в дом, пообещав присматривать за ней. На самом деле игривое поведение Маргериты, которое так осуждали монахини, вовсе не было следствием распущенности, а объяснялось ее веселым нравом и тем, что у девушки кипела молодая кровь. Она призналась матери, что верит в Бога, однако не чувствует в себе призвания к монашеству, вот и шутит, заигрывает с юнцами, которые приволакиваются за ней, всего лишь ради забавы. И правда, Маргерита была полна задора не только в окружении мужчин, но даже находясь со своей пожилой хозяйкой. В ней присутствовала толика тщеславия, этого нельзя отрицать, ей хотелось зарабатывать больше и жить лучше, но это не грех и простительно для красивой девушки. К такому выводу пришла моя мать, довольная Маргеритой. Впрочем, чуть позже мать обнаружила в своей горничной порок, которого монахини за ней не замечали.

Как-то утром из шкатулки, которую мать забыла запереть на ключ, исчезла пара изумрудных серег. Поскольку в честности другой нашей горничной, прослужившей в доме всю жизнь и встретившей здесь старость, сомневаться не приходилось, подозрение пало на Маргериту. Раскрасневшись, плачущим голосом девушка уверяла, что невиновна, тем не менее по окончании допроса моя мать под каким-то предлогом отослала ее из дома, а сама поднялась в комнатку, где та жила. Переворошив ее скудный гардероб, она нашла в чулке украденные серьги, да вдобавок пару тонких шелковых чулок и отрез батиста в мелкий цветочек, из какого женщины шьют нижнее белье.

Тем временем на пороге появилась Маргерита, запыхавшаяся и бледная. Сквозь слезы она призналась, что не только украла серьги, но и постоянно утаивала часть денег из тех, какие моя мать давала ей на домашние расходы. Мать не замечала мелких хищений, а Маргерита, сгорая от желания иметь такие же славные вещицы, как у всех благородных дам, скопила кругленькую сумму и в один прекрасный день приобрела чудный батист и шелковые чулки. Смекнув, что хозяйке недостает бдительности, она в конце концов осмелилась прибрать серьги — уж больно ей понравился цвет блестящих камней, — не подозревая об их истинной ценности. Короче говоря, девушка была настолько искренней в своем раскаянии и так старалась найти себе оправдание, что мать простила ее. В сущности, мать моя никогда не отличалась крутым нравом, а с возрастом становилась все более снисходительной и мягкой. Подыскав нужные слова, она объяснила Маргерите, насколько серьезно ее прегрешение, в красках обрисовав кары, какие обычно грозят за подобные проступки в земной жизни и после смерти. И пообещала девушке никому не рассказывать о случившемся, но оставить ее в доме согласилась при одном условии: пусть Маргерита прямо сейчас поклянется на Евангелии, что впредь кража не повторится. Девушка благодарила мать, однако еще сильнее, чем чувство благодарности, в ней было изумление, что ее простили. Произнеся клятву, она, не поднимаясь с колен, принялась целовать руки и ноги моей матери, обращаясь к ней со словами, которыми, она слышала, в монастыре славят Святую Деву. Поцелуи и восхваления прерывались радостным смехом. Мать, улыбаясь в ответ, подняла девушку с пола и обняла — не как служанку, а как подругу.

У сцены, которую описала мне мать, не было свидетелей. Мать не могла удержаться, чтобы не рассказать мне о случившемся. Но поскольку Маргерита умоляла ее держать все в тайне, особенно от меня, мать из жалости к девушке попросила меня сделать вид, будто я ничего не знаю. И я действительно не открыл историю кражи никому, за исключением моей невесты, от которой я ничего не таил.