Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя

Шарль взорвался:

— Умерить пыл? Пусть даже они правы по сути, правительство не может нам приказывать и указывать!

Эрик пожал плечами:

— Мне чертовски хочется все бросить, Шарль. Я жаждал вернуться в первачи, сделал ставку на эту историю, но вел себя как самовлюбленный, эгоистичный кретин, так что гордиться мне нечем.

— Ты бредишь! Мы вступили в медийную игру, и это было легко, забавно и, пожалуй, волнующе. Но начинается все только сейчас. Теперь мы сможем показать, на что способны тележурналисты…

Шарль разволновался, вскочил и заходил по комнате, размахивая руками. Он пытался заразить Эрика оптимизмом, передать ему свою увлеченность.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эрик.

— Мы начнем открытое обсуждение, устроим опрос телезрителей, привлечем интеллектуалов.

На лице Эрика отразилось сомнение.

— Не улавливаю идею.

— Если не ошибаюсь, вопрос поставлен так: «Какова цена этого человека?» До сего дня мы спрашивали у общества, сколько стоит заложник-бродяга. А теперь спросим, во сколько они оценивают жизнь Даниеля Лемана! И предложим судить его: «Дамы и господа, имел ли этот человек право отомстить за смерть своего сына?» Ты поставишь вопрос четко и ясно и будешь предельно откровенен: террористы выбрали тебя из-за твоей позиции в прошлом, ты уже расплатился за последствия, но и сегодня продолжаешь спрашивать себя, верно ли тогда поступил.

— Я не задаю себе никаких вопросов, Шарль. В тот день я был совершенно убежден в своей правоте. Меня тошнило от лицемерия властей и непостоянства публики. Так что я ни о чем не жалею.

— Вот и объяви об этом с экрана! Наши коллеги спустят на тебя всех собак, но ты выскажешь собственное мнение, спросишь, что думают они, и развернешь дискуссию… Поставишь на повестку дня фундаментальный вопрос — тот самый, что был актуален и десять лет назад, и сегодня: должны ли мы играть в игру, навязанную нам террористами, вступить с ними в торг, уступить силе?

Эрик почувствовал возбуждение — ему нравилась такая перспектива. Он мог свести счеты, высказать свою точку зрения. Мгновение спустя он помрачнел:

— Площади Бово это не понравится. Нас закроют.

— Очень может быть. Зато из пустых «передатчиков информации» мы превратимся в возмутителей спокойствия. Будут оргвыводы и последствия? Плевать. Если нам суждено исчезнуть со сцены, мы уйдем, громко хлопнув дверью. Как насчет красивого финала?

Он протянул Эрику руку.

— Согласен. Стартуем, — ответил тот, и они скрепили договор рукопожатием.

На экране появились финальные титры передачи.

Рубашка Эрика промокла от пота. Он обрисовал ситуацию в мельчайших деталях, четко, ясно и сдержанно, так что лишь отдельные слова и напряженный взгляд выдавали владевшие им чувства.

Начал он с того, что назвал имя заложника.

— Даниель Леман. Вспомните, десять лет назад…

Кадры кинохроники помогли зрителям освежить в памяти давнишние события: случайная гибель сына, похищение шейха Фейсала, широкая поддержка, обнаружение тела экстремистского проповедника, осуждение со стороны властей и средств массовой информации, поворот на сто восемьдесят градусов в общественном мнении.

Потом Эрик напомнил, что в тот момент в некотором смысле поддержал Даниеля, за что и получил нарекания в свой адрес со стороны коллег и представителей администрации.

— Это стоило мне работы. Мой уход с канала никак не был связан с профессиональным выбором — вопреки тому, что тогда говорилось. Меня выпроводили за то, что я дал собственную оценку ситуации, защищая Даниеля Лемана, понял его отчаянный жест.

Следом пошел сюжет о бесчинствах террористов, которые нашли и похитили убийцу своего лидера, после чего Эрик Сюма получил странное сообщение.

Эрик посмотрел прямо в камеру. Он не играл. Впервые за все годы работы сюжет полностью захватил его. Он смотрел в камеру и думал о сотнях тысяч людей по ту сторону экрана. Им владело страстное желание тронуть сердца зрителей, заставить их собраться, вырвать из приятной вечерней истомы, чтобы они услышали, поняли.

— Итак, вопрос, дамы и господа: сколько стоит этот человек? Я говорю не о деньгах, а о моральной цене. Забудем о политических и медийных соображениях, оставим на время безопасность. Прогоним страхи и предрассудки и постараемся ответить на заданный вопрос максимально искренне.

На экране появилось лицо Даниеля.

— Заслуживает ли этот напуганный, изможденный, превратившийся в бездомного бродягу человек такой участи? Похитители подвергнут его мучениям, а потом казнят — он это заслужил? Не слишком ли быстро власти и СМИ осудили его десять лет назад? И каковы были критерии? Страх перед террористами? Стремление избежать насилия? Десять лет назад меня пригвоздили к кресту за то, что я высказал подобные предположения и выступил против кампании линчевания в газетах.