Сулейман Файяд - Живой мост

— Нет… Я пришел по одному делу, которое не дает мне покоя. Я говорил тебе про перевал Талаат аль‑Лабан. После этого я десятки раз поднимался на него. И всякий раз меня охватывала странная тоска. В феврале я с женой и сыном возвращался от наших друзей из старого Иерусалима. Был полдень. Мы спускались с перевала. Цвел миндаль. Опьяненные весной его белые и красные цветки, казалось, обнимали друг друга. Все десять вершин перевала словно совершали прекрасный танец любви.

— На каком же из двух языков ты сочинил поэму?

— На языке моих глаз и моего сердца. Выслушай же меня до конца. Жена попросила остановить машину, чтобы нарвать веток со старых миндальных деревьев. Мы вышли, срезали четыре цветущие ветки. И тут жена спросила меня: «Если посадить веточку в землю, вырастет дерево?» Сердце мое сжалось от воспоминания. Помнишь, на заре нашей юности у нас был один друг, который любил девушку из Иерусалима или Вифлеема. Его любовью восхищались все.

— Все мы любили, потому и его любовь была дорога нам.

— Нет, его любовь была необыкновенна. Ее надо было воспеть стихами. Как-то мы выехали на экскурсию и остановились под деревом у подъема на перевал Талаат аль‑Лабан. Там еще был какой-то дом, птицы, коровы. Дом этот стоит до сих пор, но уже нет ни птиц, ни коров. Помнишь, мы попросили у хозяев напиться. И вдруг появилась группа девушек — экскурсия из Иерусалима. Тогда-то наш друг и влюбился в одну из девушек. Она подарила ему пурпурную ветвь миндаля. Ты был тогда с нами?

— А что случилось потом?

— Я не помню, от кого я услышал это. Его подруга сломала ветку пополам, одну половину отдала ему, а другую оставила себе. Они обещали друг другу хранить каждый свою половину, чтобы следующей весной, когда зацветет миндаль, встретиться, и тогда юноша пошлет сватов к ее родным. Скажи мне, не помнишь ли ты конца этой истории?

— А почему тебя так волнует их судьба?

— И сам не знаю. Я будто хочу связать мое настоящее узами прошлого, чтобы уже никогда более не разрывать их. Это прошлое было полно надежд и обнимало весь мир. Оно было чистым и открытым, как невинный взгляд ребенка. И вот сегодня я хочу восстановить его в памяти, чтобы вытащить себя из омута настоящего. Не считаешь ли ты меня утопающим, который хватается за соломинку?

— И что же далее?

— После июньской войны я совсем затосковал и начал искать старых друзей. Всякий раз, когда я встречаюсь с кем-нибудь из них, у меня возникает желание встретиться и с другими. После того как я вспомнил историю любви нашего друга, я стал разыскивать и его. Но никто его не помнит. Это преследует меня неотступно. Сейчас кроме тебя, уже не осталось никого, с кем бы я не встретился. Поэтому я и пришел к тебе. Помнишь ли ты его, можешь ли успокоить меня?

— Ты всегда был со странностями, — заметил я, — но сегодня ты превзошел себя. Что за блажь стремиться узнать историю постороннего тебе человека?

— Ты говоришь постороннего! — воскликнул он. — Теперь я понимаю, что замкнулся в своей раковине именно тогда, когда прервались связи с прошлым. Что значит — прошлое? Это не время. Это ты, он и он, в общем все мои друзья. Мы вместе написали полотно этого прошлого, и каждый накладывал на холст свой особый цвет, так что на картине получился юный пылкий образ, вместивший в себя весь мир. И мне не вернуть связи с прошлым, если я не соберу воедино все части этого полотна со всеми его оттенками. А эта прекрасная любовь — улыбка на устах всей картины. Как же можно восстановить прошлое без нее? Что останется от образа Джоконды, если стереть ее улыбку? А эта история, у которой, если их встреча состоялась, — счастливый, а если последовала долгая разлука, печальный конец, самое яркое выражение весны нашей молодости. Я хочу, чтобы вернулось это прошлое, как после зимы возвращается весна.

— Я вижу, ты опять начал свою повесть о двух городах: две ветки миндаля, двое возлюбленных и два возможных конца. Почему твоя фантазия, которую разбудила тоска по весне и высоким горам, не домыслила конца этой истории?

— Это правда, моя фантазия проснулась, и я не хочу, чтобы она вновь заснула. Следует ли мне понимать твои слова в том смысле, что ты не помнишь нашего друга?

— Дай мне время, может, и вспомню. И тогда я сообщу тебе.

Устаз М. покинул меня в состоянии крайней озабоченности. Сильнейшее чувство тревоги охватило и меня. Несколько минут я с трудом сдерживал желание броситься вслед за ним и заставить его вспомнить. Но в моих ли это силах?