Альберто Васкес-Фигероа - Океан

— Намного глупее всю свою жизнь ломать спину, таская кирпичи на стройке, а потом в один далеко не прекрасный день сверзиться с лесов и разбиться насмерть. Или заложить заряд в шахту, а потом задохнуться под завалами. Мы выбрали Легион, и знали, что, скорее всего, нас убьют в какой-нибудь никому не нужной войне или зарежут во время драки в публичном доме. Наверное, нам не очень хотелось воевать, но еще меньше мы хотели грузить кирпичи или надрываться в шахте… — Он подозвал официанта и заказал два бокала вина. — А мне та жизнь нравилась! Она мне нравилась даже тогда, когда мы умирали от холода в России или когда нас выкашивало артобстрелом на Беро. — Он с наслаждением отпил коньяку. — Или когда те проклятые снайперы нас подстерегли в засаде. Сейчас, по крайне мере, мне есть что вспомнить. У меня, знаешь ли, полно воспоминаний, которые украсят мою старость, а плохи они или хороши — неважно. Если бы не это, вся моя жизнь превратилась бы в череду разочарований.

— Но ведь у тебя были жена и дети. Как там поживает твоя семья?

— Воспоминания о семье — не лучшие мои воспоминания, — сознался Хусто Гаррига. — Мой дом был адом, откуда я сбежал, чтобы не сойти с ума и не пойти по стопам родителей. — Он улыбнулся. — Только бык хорошо лижет. Мы же — ты и я — одинокие волки. Единственное, о чем я сейчас мечтаю, так это о добром друге, с которым можно было бы поболтать по душам, да о хорошенькой проститутке, которую можно было бы топтать пару раз в неделю. Все остальное — сплошное дерьмо.

— Хорошо! — воскликнул Дамиан Сентено. — Но хватит болтать по душам, давай наконец перейдем к проституткам!

Девиц действительно было четыре, и были они самые умелые и самые прожженные проститутки во всем городе. Сентено и Гаррига уединились с ними в огромной комнате, потолок и стены которой украшали зеркала, а на полу лежал одинокий матрац. Настежь открытые двери вели прямиком в небольшой бар и в ванную.

Дамиан Сентено заплатил вперед, строго-настрого наказав разбудить его на следующий день ровно в два часа и поднять на борт «Монтсеррат» живым или мертвым, одетым или голым, трезвым или пьяным. После этого он повесил свою одежду на вешалку, громко скомандовал: «Вперед, Легион!» — и прыгнул, словно в воду головой упал, на четверых проституток. Хусто Гаррига с не меньшим энтузиазмом последовал за своим товарищем.

Утопая в ласковом море объятий, упругих задниц, высоких грудей и ладных бедер, они понимали, что видятся, должно быть, в последний раз, а потому двумя часами позже напились до такого состояния, что едва могли узнать друг друга.

Конечно, они уже не были теми бесшабашными юнцами, какими были в ту далекую пору, когда веселились в Рефиеме. Тогда худой и жилистый Дамиан Сентено был способен кончить шесть раз подряд, ставя лишь одно-единственное условие, чтобы ему хотя бы пару раз поменяли женщин, а бесстрашный Хусто Гаррига держался с эрекцией целых три часа, выиграв тем самым спор с проституткой, которая, как ни старалась, так и не сумела заставить его кончить, пока он сам того не захотел.

Теперь они уже были не те, и после полуночи все четыре потаскухи отправились восвояси обслуживать других клиентов, оставив приятелей храпеть на старом матраце.

Утром хозяйка и помогавший ей в ее нелегком деле гомосексуалист кое-как одели бывшего сержанта и почти волоком дотащили до такси. Ла-Лока — а именно так звали хозяйку заведения — проводила Сентено до самого трапа парохода, где передала его прямо в руки женоподобного стюарда, пришедшего в восхищение от одной только мысли, что на протяжении всего их долгого путешествия он станет прислуживать настоящему мачо, чью грудь украшали такие сексуальные шрамы.

Наступила вечерняя пора, пылающие лучи солнца плясали на скалах острова Ла-Гомера, который проплывал сейчас по левому борту и медленно тонул в океане, когда Дамиан Сентено появился на палубе и, удобно устроившись на перилах, глубоко вдохнул свежий, ароматный воздух, изгнавший из головы его последние пары алкоголя. Потом он еще долго сидел, вглядываясь в голубой, бескрайний океан, где-то на просторах которого затерялись его враги, ставшие единственным препятствием на пути к богатству.

Когда солнце уже спряталось за чистым горизонтом, ему вспомнился другой вечер, когда он сидел на веранде гасиенды в Мосаге и то же самое солнце заходило за грядой кратеров, рассыпаясь тысячами бликов по заборам из черного камня, по виноградникам, по финиковым рощам и таким красным, что было больно глазам, бугенвеллеям.