Альберто Васкес-Фигероа - Океан

— Он позабыл о том, что значит быть добрым христианином, — тихо произнес Абелай. — Этот человек упрям, как верблюд во время гона; последнее, что держит его на этой земле, — ненависть. С ней он и сойдет в могилу. Я же не хочу, чтобы моему сыну причинили зло. Так что когда тем вечером я возвращался домой, то твердо решил, что мы едем в Америку.

— И что ты будешь делать в Америке?

— То же, что и другие до меня. Работать. В конце концов, в этой жизни я только и делал, что работал. А мне рассказывали, что там дела идут получше, чем в наших краях. Там даже есть реки и озера, откуда можно брать столько пресной воды, сколько захочется. Даром! Ты думаешь, это возможно?

— Я тоже слышал об этом, — отозвался дон Хулиан. — А еще там дают тебе землю, если ты согласен обрабатывать ее. — Он замолчал и досадливо махнул рукой: — Только вся она заросла деревьями…

— Я не собираюсь работать на земле, — решительно заявил Абелай Пердомо. — Мое дело море. А в Америке море есть. — Он указал рукой впереди себя: — Точно такое же, как и здесь.

Его собеседник раскурил новую порцию табака в трубке, которая, казалось, только и делала, что гасла, а затем, со свойственной ему медлительностью, заявил:

— Ни одно море не похоже на другое, и ты это знаешь. Только люди с материка их путают. Я тебе скажу одну вещь: мы с тобой лучшие рыбаки на этих островах, а это значит, что и лучшие в мире, потому что такие, как мы, живут лишь здесь, на Канарах. Никто лучше нас не может ловить сельдь. Моря, может, и похожи, но рыба-то в них водится разная.

Абелай Пердомо замолчал и глубоко задумался. В правоте кума у него не было никаких сомнений, однако ему было тяжело представить себе море, в котором бы не водилась сельдь. Эту рыбу с белым и нежным мясом достаточно было лишь немного поварить, чтобы приготовить вкуснейшее хареадо, ну а дальше ветер и солнце Лансароте высушивали его, делая еще вкуснее. И этот вкус он помнил с тех пор, как начал помнить себя. Хареадо было главным угощением жителей острова, и он, как ни силился, не мог себе представить, что на свете могут существовать народы, которые никогда не видели сельди, — точно так же Асдрубаль был не в силах поверить, что где-то не едят гофио.

— И чем живет такой народ?

— Чудом, полагаю…

Услышав ответ друга, он не мог не улыбнуться, хотя в глубине души это волновало его. Испокон веку океан отделял Канарские острова от материка точно так же, как камни Рубикона отделяли их поселок от других. Для человека, родившегося на каменистых, засушливых землях Плайа-Бланка, поверить в то, что на земле есть места, где вода замерзает от холода, леса зеленые и густые, пресная вода течет так же свободно, как дует ветер, а дожди идут так же часто, как к берегам Лансароте приходят косяки рыбы, было делом почти немыслимым, все равно что кто-нибудь рассказал бы рядовому американцу о том, что где-то автомобили растут на деревьях, а коровы дают пиво вместо молока.

— Мне не понравится.

— Знаю. Но ты все равно хочешь уехать.

— Речь идет о моем сыне. И о моей семье. И о моем селении. — Абелай выбил трубку о тот же камень, о который выбивал ее уже тридцать лет, и добавил: — Отъезд для нас самый лучший выход, да и жителям Плайа-Бланка будет только лучше. Я знаю, что об этом меня бы никогда не попросили, и поэтому я поступлю именно так. Возможно, когда-нибудь я и вернусь.

— Мне будет не хватать тебя… Тебя всем нам будет не хватать, — вздохнул дон Хулиан. — Тебя здесь все любят.

— И это очень тяжело, — ответил Абелай. — Ты представляешь, что такое жить где-то, где ты не знаешь никого и тебя никто не знает? Это должно быть грустно. Очень грустно.

Айза смотрела на отца, так сильно вцепившегося в руль, что побелели костяшки пальцев. Абелай же глядел прямо перед собой и не бросил ни единого взгляда на сливавшийся с горизонтом остров, с рождения бывший его домом. Она думала, как же, должно быть, приходится тяжело отцу, который вынужден покидать место, где покоились его собственный отец Езекиель, его мать, младший брат Исмаель, умерший в раннем детстве, и все его предки, рядом с которыми он однажды думал лежать и сам, место, где в незапамятные времена пустили корни люди по фамилии Пердомо, самые смелые, самые ловкие и самые отчаянные рыбаки острова, а может статься, что и всего архипелага.

Ей захотелось подойти к отцу и сказать, как ей жаль, попросить за все прощение и объяснить, что она никогда не хотела отличаться от других девушек поселка, на которых никто особенно и не смотрел.