Альберто Васкес-Фигероа - Океан

Она взяла его за руку и повела к столу, где наполнила его бокал шампанским, а потом подняла свой:

— Выпьем за нас. За эту ночь, за твое возвращение и за то, чтобы мы все-таки встретились.

Когда Дамиан Сентено поднимал бокал, он уже знал, что никогда больше не вернется на Барбадос, потому что Муньека Чанг никогда не станет дожидаться его здесь. Очарование момента развеялось; их короткая совместная история подходила к концу, и в тот момент, как он покинет остров, каждый из них пойдет своей дорогой.

Всю эту ночь они неудержимо предавались любви, будто действительно любили друг друга, но были обречены судьбою на расставание. Муньека Чанг снова молилась, желая испытать великий оргазм, но снова ее ждало разочарование.

Затем с первыми проблесками рассвета, еще пока едва различимого, Дамиан Сентено молча оделся, взял свой саквояж и вышел из отеля. Шумный сине-белый двухместный самолет разогревал двигатели на краю взлетной полосы. Пилот — толстый бородач в надвинутой на уши зеленой фуражке — перехватил багаж Сентено, швырнул его куда-то назад и знаком предложил ему садиться.

Уже через десять минут они летели над океаном. Самолет отчаянно тарахтел, его трясло и подбрасывало, словно автомобиль на ухабах, а в крови Сентено еще бежало шампанское, однако ему каким-то чудом удалось уснуть.

Проснулся он в тот момент, когда шасси врезались в землю в аэропорту Пуэнт-а-Питр. С этого момента он уже ни разу не вспомнил о Муньеке Чанг и о проведенных с ней счастливых часах, полностью сосредоточившись на том, что волновало его по-настоящему. Он твердо намеревался разыскать семейство Пердомо Марадентро, как можно скорее покончить с ним и исчезнуть без следа.

Когда самолет остановился и был заглушен мотор, он вытащил из внутреннего кармана жакета пачку банкнот и протянул ее бородачу в зеленой фуражке.

— Жди меня здесь до завтра, — сказал он. — Если к полудню не вернусь, можешь улетать.

Пилот пересчитал деньги, секунду поколебался и наконец едва заметно кивнул, а потом произнес:

— Согласен. Буду ждать вас до двенадцати. Потом мне нужно будет улететь. Меня ждут клиенты на Тринидаде.

— От самолета не отходи.

— Не беспокойтесь.

Такси его доставило прямо к портовому офису, где комендант Клод Дувивьер сообщил ему неутешительную новость: его родственник, Абелай Пердомо, исчез в море и поиски уже прекращены. Однако остальных членов семьи он может найти живыми и здоровыми в доме испанского художника по имени Марко Замбрано, что живет на Баса-Терре.

— Вы не заблудитесь, — завершил он свой пространный рассказ. — Это белый дом с большой галереей, выходящей на море. Стоит как раз на вершине холма, напротив старой крепости. — С этими словами он протянул ему руку. — Передайте вашим родственникам от меня привет. Они должны ждать вас. Вчера я рассказал Замбрано, и он должен был рассказать вашим родственникам о вас. Теперь они вас, должно быть, ждут не дождутся.

Спустя полчаса Дамиан Сентено сидел в портовом ресторанчике перед аппетитным лангустом и бутылкой белого вина «Чес-Феликс» и размышлял о том, как лучше всего будет расправиться со своими жертвами, а потом по-тихому покинуть остров. Он был совершенно спокоен, и его не смущала осведомленность Марадентро. Конечно, он бы предпочел, чтобы те думали, будто он уже давно прекратил все поиски, однако теперь, когда глава семьи мертв, а баркас пошел ко дну, дело представлялось ему и вовсе легче легкого. Теперь ему предстояло иметь дело с женщиной, девчонкой и двумя юношами. Сентено подумывал о том, что расправиться нужно со всей семьей, чтобы избежать проблем в будущем. Он совсем не знал Аурелию Пердомо, лишь видел ее несколько раз издалека, однако он готов был поклясться, что она будет пытаться мстить за смерть своих детей.

«Мне бы не хотелось провести остаток жизни, ожидая ее появления, — сказал он себе. — Я должен избавиться и от нее».

Намерение его расходилось с заданием, которое дал ему дон Матиас, однако это его ничуть не тревожило. К смерти он уже давно научился относиться равнодушно. Тем более что в глубине души Сентено считал себя не более как жертвой времени и обстоятельств, которым ему приходилось подчиняться. Детство и юность он провел в нищете, а значит, и выбор у него был небогат — превратиться в бандита или вступить в Легион. Он выбрал второе и по достижении двадцати лет убивал уже без малейшего сожаления. Было бы глупо надеяться на то, что после всех тех ужасов и зверств, свидетелем которых ему довелось стать, он научится отделять смерть хотя бы отчасти естественную, наступившую вследствие войны или несчастного случая, или же смерть неестественную — следствие чьей-то ненависти, жадности или подлости. Он отправил к праотцам столько молодых людей — одно время он даже служил в расстрельной команде, — что эти четыре жизни были для него не более чем галочками в его уже почти бесконечном списке. Конечно, они были людьми, у них были имена и фамилии, были мечты и привязанности, но разве всего этого не было у тех, кто уже много лет гниет в своих безымянных могилах?..