Андре Пьейр Де Мандьярг - Огонь под пеплом

Они стояли на горной тропинке, что вела из деревни, где были дорогая и дешевая лавчонки, шла мимо пансиона, в котором они отдыхали, и, покружившись, сливалась с дорогой в низине. Всю ночь и весь день накануне шел дождь, сухим оставался только вот этот пятачок на повороте тропинки, естественный выступ, замощенная щебнем площадка, там стояла скамья, сев на которую, можно было полюбоваться пейзажем. В ясные дни Критикона приводила туда своего воспитанника. Она убедила его, должно быть, затем, чтобы заставить побольше двигаться, что во время прогулок следует добывать хоть какой-то трофей, хотя бы достойный их спальни букет, и, отправляясь гулять или на обратном пути, невзирая на таблички, просившие беречь альпийскую флору, редко случалось, чтобы они не собирали цветы.

От последнего слова, «цветы», после стольких пустых лет животной жизни еще веяло детством. Жан де Жюни хотел бы спрятать его, и, раскачавшись, он с силой швырнул это слово в трясину тела девушки, но та даже не вздрогнула, хотя грубый толчок едва не разрушил ритма, которому она кротко подчинилась. Но слишком поздно, он уже не мог вернуться в пошлую действительность, давнее воспоминание одержало победу. Он снова увидел поворот тропинки, где ребенком играл, снова увидел камни на насыпи, с которой рыхлая земля осыпалась в ручей, и там, на отмели, нанесенной черным песком или илом, увидел растения вроде крохотной спаржи с желтенькими цветочками — так выглядит мать-и-мачеха без листьев, появляющихся после цветения, — это из-за них растение прозвали белокопытником. Он увидел на кочке прильнувшие к насыпи розовеющие первоцветы, развернувшиеся на сырой земле ярко-зеленые листики. Пока он ворошил их концом маленькой тросточки с роговой рукояткой (рог серны, оправленный в серебро), купленной для него в дорогой лавке, Критикона поднялась со скамьи, оставив зонтик и рабочий мешочек, но прихватив букет, чтобы ветер его не растрепал. Мальчик перешел тропинку и встал рядом с ней, осененный букетом калужниц, свободной рукой она придержала его, потому что здесь начинался обрыв.

Внизу, там, где дорога петляла среди едва зазеленевших лиственниц, показался тяжелый воз, крытый брезентом. Его тянула пара волов, они поднимались, ступая с уверенной силой, дорога словно расстилалась перед ними, и они, проутюжив, сбрасывали ее вниз, в долину. Воз пропадет из вида и снова появится раза два или три, пока доберется до гребня, там повернет, тесно прижавшись к насыпи, той же грузной поступью приблизится к деревне и пройдет мимо. «Это повозка пьемонтцев, — сказала Критикона. — Бедняков с той стороны гор; они будут строить новую плотину. Они так и живут на колесах, под брезентом, как цыгане, с женами и детьми, там у них и животные, собаки, может, даже куры. Им лучше там, чем в лачугах на стройке, и подрядчику не надо платить». Вел упряжку дочерна загоревший человек, он шел впереди, иногда потрагивая то одного, то другого вола длинной палкой, и говорил с ними ласковым и хриплым голосом, долетавшим издалека сквозь шум водопада.

Жан де Жюни глаз не мог оторвать от человека, который вел рогатых исполинов. «Пьемонтец», — повторил он за Критиконой, стараясь покрепче запомнить загадочное слово. Грязноватая красная рубашка, несмотря на холод, была распахнута на смуглой груди, на шее повязан черный платок; неправдоподобно черны были его растрепанные волосы. Маленький Жан подумал, что надо бы описать его Критиконе, плохо видевшей даже в очках, поделиться с ней своим восторгом, потом решил промолчать и волшебное зрелище сохранить для себя одного. Няня хотела оттащить его от края, он упирался. Вот тогда и произошло то, что неизгладимо врезалось в детскую память и теперь, после стольких лет, снова выступило с мельчайшими подробностями, как бывает, если смочить водой рисунок на камне.

Случилось вот что. Повозка пьемонтцев вышла из леса и оказалась в том месте, где дорога сужалась, лиственницы и кусты росли лишь по одну сторону, с другой склон на сотню метров обрывался почти отвесно. Бежал ручей, обычно он вмещался в проточенный желоб, но из-за недавних ливней вышел из берегов. Проезжая дорога была здесь темной, ни камней, ни гравия не видно, должно быть, слежавшаяся хвоя прела многие годы. Когда повозка, пробиравшаяся между насыпью и обрывом, оказалась на самом тесном отрезке пути, маленький Жан де Жюни увидел: один из волов, тот, что тянул слева, внезапно уперся и с яростью бросился на товарища по упряжке — он почувствовал, как оползает из-под копыт размытая почва, искал более твердой опоры и, скорее всего, сумел бы с помощью второго вола удержаться, если бы они шли налегке или тащили не такой тяжелый и громоздкий груз. Но когда колеса неуклюжей повозки покатились над трещиной, подмытая земля осыпалась. И маленький Жан увидел, как брезент покачнулся, потом совсем опрокинулся, повозка заскользила назад и рухнула вместе с осыпью в пропасть. Уцелевшее дышло приподняло несчастных волов, они еще короткий миг дергались, словно корчащиеся на острие булавки жуки. Грохот обвала покрыл рев и крики, если они раздавались. Смуглый погонщик, оставшийся невредимым, повалился ничком, катался по земле и грыз ее (так казалось). Больше ребенок ничего не увидел, шершавая ладонь легла ему на глаза, и Нина Критикона сказала: «Не смотрите туда, маленький Жан. Вам еще рано смотреть, как умирают».