Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

– Где? – испугались люди в черном.

– Сегодня какое число? – неожиданно спросил Виктор Николаевич.

– Второе июня, – растерянно ответил один из них. – А что?

– Значит, гуляет еще, – задумчиво сказал Виктор Николаевич. – Но ничего, недолго ему осталось. Меньше месяца.

– Как меньше месяца? До чего меньше месяца?

Виктор Николаевич по возможности постарался принять зловещий вид:

– До ареста.

Гости расхохотались. Правда, немного ненатурально.

– Вы со своими провокаторскими разговорчиками дождетесь! – пригрозили они.

– А вот поговорим с вами после двадцать шестого июня! – многозначительно пообещал прораб.

Гости повозмущались – как и положено государственным людям в таких случаях, громко фыркая и выражая свое негодование всеми доступными им способами. И отбыли, продолжая негодующе качать головами. Они, в отличие от просвещенного Виктора Николаевича, не читали газеты «Правда», которая еще только должна выйти двадцать девятого июня, то есть ровно через двадцать семь дней. Там, с некоторым опозданием, будет написано, что Берия Лаврентий Павлович арестован как враг народа двадцать шестого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И двадцать третьего декабря будет расстрелян в подвале Лубянки. И Никита Сергеевич Хрущев, который заявит народу о культе личности Сталина, ниспошлет на страну благодатную оттепель и отучит людей прислушиваться в страхе к шагам на лестнице по ночам, начнет свое восхождение точно так же, как те, от кого он отречется под благоговейное молчание двадцать второго съезда, – обагрив руки кровью. И неважно, что это будет кровь тирана, который, собственно, кроме смерти, ничего и не заслуживает. Дело не в тиране. А в том, что новый вождь н е с м о ж е т и н а ч е. Но об этом через двадцать семь дней в газете ничего не напишут.

А пока Сергей стоял у котлована и наблюдал, как он на глазах перестает быть котлованом, а превращается в подвальный этаж.

– Тут на каждый кирпич по человеку, – сказал он сам себе.

– Не кирпич, а пенобетонный блок, – услышал он сзади знакомый голос.

– Плохо работаешь, – повернулся он к Селиванову. – Отвлекаешься. Ты сейчас что должен делать?

Селиванов немного помолчал, в упор глядя на Сергея.

– Слушай, хозяин! – с угрозой сказал он, вложив в слово «хозяин» все презрение, какое мог. – Если ты попробуешь меня уволить, я напишу куда следует, что ты у государства материалы воруешь и превышаешь установленные размеры дома.

Сергей беззаботно махнул рукой.

– Хоть сейчас пиши. Тут уже до тебя знаешь сколько народа написало? Ого-го! Весь район, как улей, гудит. Так что будешь халтурить – моментально уволю. Иди, говорю, кирпичи класть!

Селиванов среагировал моментально. Сергей даже зауважал его за выдающийся артистизм и вживание в роль. Он неуловимо быстро надел на себя выражение лица своего парня, чуть смущенного добряка, - мол, стараюсь, как могу, а между своими людьми чего не бывает?

– Да я стараюсь, Сергей Александрович. Учусь, можно сказать, на ходу. Вы уж меня не выдавайте, что я не строитель.

– По-моему, это сразу видно, – заявил Сергей.

– Я копать могу. Яму. Глубокую.

– Молодец, – хлопнул его по плечу Сергей. – Голендимову уже выкопал яму? Глубокую?

Селиванов зарделся, как маков цвет. Он знал, что весь НКВД зашевелился, как огромный муравейник, уничтожая архивы и валя вину друг на друга. И поспешил послать в Москву несколько «расстрельных» приказов с голендимовскими подписями, присовокупив к ним донос. Правда, в Москве всем было не до этого – замести бы следы самим, взвалив как можно больше вины на органы на местах. Поэтому Селиванова быстренько с занимаемой должности уволили – за превышение полномочий и злоупотребление служебным положением. Потому что на то и начальник, чтобы его увольнять в первую очередь. А Голендимов, несмотря на донос, пока сел в селивановское кресло. Откуда он будет смещен ровно через год и направлен в мордовскую колонию строгого режима на должность обычного надзирателя. Где зэки, узнав о его предыдущей должности, задушат его подушкой ночью в сортире.

– Ладно, работай пока, – махнул Сергей рукой. – Я не злопамятный.

В кабинете Первого, несмотря на позднее время, собралась вся городская власть по случаю чрезвычайной ситуации: министр внутренних дел, председатель Комитета государственной безопасности и начальник городского отдела милиции. Директор филармонии, который притулился на стульчике в углу, чувствовал себя до крайности неуютно и старался казаться возможно незаметнее. Он никак не мог понять, чего от него хотят, потому что шоу не видел, просидев весь вечер у себя в кабинете и пытаясь разобраться, в чем его, собственно, обвиняет Первый. Он полагал, что все представители силовых структур собрались здесь исключительно по его душу, и мысленно прощался с семьей.