Андрей Волос: Хазарат

Просыпался с колотящимся сердцем, с холодком в груди.

Слаживаясь, батальон осуществлял учебные выходы — в соседние кишлаки по левому берегу Кумарки. Кишлаков было четыре, все нежилые. Правда, это уже потом становилось ясно, что они именно нежилые, заранее информацию командование до личного состава не доводило.

В первый раз ему было очень страшно.

Догромыхивало далеко впереди: где-то за водоразделом десантно-штурмовая бригада долбила базу мятежников — укрепленный душманами кишлак.

Перед батальоном стояла другая задача: когда бой войдет в заключительную фазу и бригада начнет преследование отступающего противника, по ее стопам занять и повторно прочесать освобожденный населенный пункт.

Артем услышал гул, задрал голову…

— Оба-на! — сдавленно сказал Матросов.

Мрак еще теснил горы, но их рой в вышине уже был залит светом и опасно сверкал. Яркие бронзово-зеленые жуки. И гром, гром!..

Понятно, что свои, — а все равно сердце захолонуло.

Эскадрилья… да нет же: армада! Армада вертолетов!..

Летели вперемешку, гурьбой, как попало — десятки «восьмерок» Ми-8 и штурмовых «крокодилов» Ми-24.

— Шестьдесят два! — ликующе крикнул Матросов, когда гремучая туча ушла за хребет. — Во сила!..

До полудня торчали на исходных. В полукилометре справа, на склоне холма у дороги, стояла артиллерийская батарея. Звуки ее пальбы надолго отставали от подпрыгивания гаубиц и суеты расчетов. Сделав десяток залпов, батарея замолкала. Затем опять начинала работу… Цель лежала за гребнем, и куда летят снаряды и что они там делают, отсюда не видно.

Солнце стояло почти в зените, когда поступила команда на выдвижение.

Блокировали кишлак: БТРы встали кругом, упулившись на кибитки холодными и внимательными глазами пулеметных и пушечных жерл. Следуя логике поставленной задачи, рота — группа за группой — втягивалась в узкие улочки между высоких глиняных стен. Точнее, в то, что от них осталось.

Сто двадцать первая десантно-штурмовая бригада оставила по себе такие следы, как будто сама земля пыталась вжаться как можно глубже и спрятать голову, отчего все на ней полопалось и развалилось.

Ни души. Ни лая, ни мычания. Даже птицы примолкли.

Никого.

Но чересполосица обманчиво тихих садов все равно дышала опасностью. Глубокие арыки ничем не отличались от полнопрофильного окопа. За любым забором мог залечь душман с гранатометом. Или снайпер. Да хоть бы и между теми деревьями. Кто-нибудь уже держит его на мушке?..

Когда ловил взгляд товарища — видел в нем то же самое: страх и истерическую готовность пальнуть в то, что, не дай бог, шевельнется. Пальнуть! очередью! сразу! а потом уж разбираться, что это было.

Группа подтянулась к последнему перед пустырем дому. Дербянин и Каргалец, опасливо оглянувшись, нырнули в узкий проулок. Метра полтора, не шире. Получив от них сигнал, Матросов махнул рукой — чисто!

— Передай, что вышли к пустырю, — сказал Артем.

Язык и горло были холодными, слова — чужими.

— «Чайка», «Чайка», «Я ворон-два», вышли к пустырю, — забубнил Алымов.

Артем сделал шаг к дувалу, [1] Дувал ( зд. в традиционном употреблении ) — глиняный забор. Советские солдаты в Афганистане называли дувалами кишлачные дома — кибитки. разрушенное основание которого густо поросло путаницей какой-то усатой травы.

И вдруг…

Взрыв!

Умер сразу: осколки мины, лопнувшей под ногами, вдребезги разнесли вспыхнувший мозг, остановившееся сердце, заледенелые внутренности!

— Сука! — сказал он, отшатнувшись. — Господи Исусе, спаси и помилуй!..

— Перепел, что ли, — хрипло спросил Алымов, глядя в зелень листвы, где пропала вылетевшая из-под ног птаха.

— Хре… хрен его знает, — сказал Артем, тяжело сглотнув. — Сам ты перепел.

Но вдруг почувствовал, что дрожь, мелко сотрясавшая его с самого начала операции, прошла, разум прояснился и страх, застилавший взгляд рябым туманом, ушел, оставив только острое состояние настороженности…

Вернулись на базу, и хоть никто их в том кишлаке не ждал и не прозвучало ни одного выстрела, долго обсуждали вылазку, маленько бахвалясь собственной ловкостью и бесстрашием.

В другой раз и страха меньше, и бахвальства — бойцы слаживались уже в натуре, в деле. Кишлак тоже пуст и полуразрушен, но на подходах к нему по обочинам жались какие-то люди: дети возились в пыли, женщины, закутанные с головы до пят, безмолвно сидели возле черных тючков скарба.

Несколько раз попадалось на глаза и другое: чуть в стороне от живых, накрытые каким-то тряпьем и мешками, лежали мертвые. Наверное, душманы…